Я искоса посмотрел на Сокурова. И сразу отметил его посиневшее лицо и плотно сжатые темно-фиолетовые губы. Это было заметно даже на загорелом лице пилота.

— Что с вами, товарищ подполковник? — спросил я, понимая, что происходит что-то экстраординарное.

— Сердце… — прохрипел Сокуров, не выпуская из рук рычаг управления.

— Надо лекарство…

— У нас обороты падают, — едва слышно сообщил подполковник. — Что-то с двигателем… Я даже не понимаю… Не отказал, но и не тянет…

Вертолет имел двойное управление. То есть, видимо, был рассчитан на инструктора и курсанта — перед моим сиденьем тоже располагался рычаг управления. Я положил на него руку, так же уверенно, как подполковник Сокуров.

— Умеешь вертолет водить? — спросил подполковник. Но вопрос его звучал не столько вопросительно, сколько утвердительно. Похоже, он знал обо мне немало.

— Взлетаю и летаю уверенно, чего не могу сказать про посадку…

— А тебе, похоже, придется именно посадку совершать. Самый сложный вид посадки! На авторотации…

— Этому меня даже не обучали, — сознался я, хотя понятие об авторотации вертолета имел. Но благодаря не обучению, а своему любопытству и желанию учиться.

— Я буду обучать. В реальном аварийном времени, — сказал Сокуров твердо. — Но что же с двигателем?.. Странно как-то себя ведет…

Хорошо, что мы уже успели набрать приличную высоту.

— Держи ручку крепко… — потребовал подполковник.

Но я и без того держал ее крепко.

— Шаг лопастей уменьши на один-два градуса…

Я вопросительно показал рукой, как это делается на незнакомом мне вертолете. Подполковник согласно кивнул.

— Да, здесь… Теперь скорость гаси… Восемьдесят — девяносто километров в час, не больше… Нос задирай… Ручку от себя… Так скорость гасится…

Это я и так знал. И делал это старательно, надеясь не перевернуть машину в «мертвую петлю», удерживая ее в опасном положении, потому что для вертолета, да ко всему прочему еще и неисправного, эта петля обязательно станет «мертвой».

— И сразу место внизу выбирай, — подполковник говорил жестко и конкретно, хотя и слабым голосом. На громкие слова у него просто не хватало сил, как, видимо, и воздуха в груди. — Не знаю, смогу ли я дотянуть до посадки. Запоминай… На высоте четыре-шесть метров выравнивай корпус. Ручкой… Ручку на себя возьмешь…

— Скорость резко возрастет, — попробовал я возразить.

— Не успеет, ты тут же сядешь… Выбирай место заранее. Сейчас. Лучше пусть место будет хуже, но ближе. Дальше можем не дотянуть…

Мне вспомнился роман Олдриджа «Последний дюйм», где мальчишка сажал самолет в то время, как рядом умирал его едва живой отец, покусанный акулами. И я ощутил себя тем же маленьким мальчиком, ребенком. Но мужской ответственности я с себя не снимал.

За моей спиной из двери салона не вошел, а только переступил одной ногой порог старший лейтенант Аграриев.

— Что случилось?

— С двигателем что-то… Обороты падают, глохнет… А у товарища подполковника сердечный приступ.

— Падаем? — почти равнодушно спросил старший лейтенант, словно уже согласился с участью погибшего в авиакатастрофе.