– Это у него организм не принимает вражеский сухпай, – с видом знатока из телевизионной передачи «Что? Где? Когда?» заявил Сникерс. – Ничего, ща добробат захватим, у них на кухне поживимся салом и цибулей!

– Нет, это он из за того, что Палыч после допроса пленных стал сразу жрать кровяную колбасу, вот лейтенантика и вывернуло. Бывает, психология у него слабая, не привыкшая еще, – с видом еще одного знатока из телевизора поддакнул Фомич.

– А нечего было мне эту колбасу пихать, откуда я знал, что он у нас такой неженка. В конце концов, я же колбасу не из человечины ел, – пожал я плечами.

– Псих, а ты когда нибудь ел человечину? – заинтересовался Сникерс.

– Дурак, что ли? Нет, конечно, – отмахнулся я. – Пашка, ты мне лучше скажи: они точно другой дорогой не поедут?

– Нет, другой дороги здесь нет. Одна дорога! И по бездорожью тоже не поедут, потому что в этих солончаках можно так на пузо сесть, что даже танком не вытащить.

– И все таки!.. – отблевавшись, Рыжиков вновь затянул свою шарманку.

– Летеха… уймись! – шепотом цыкнул я на него. – В последний раз тебе говорю: мне плевать на международные конвенции! Мне плевать на твои гневные взгляды и угрозы отдать под трибунал. Ясно?! У меня есть задача, и мы ее выполним! Если ты еще раз вякнешь про моральные ценности и принципы, то я тебе сломаю руку, и будешь ты у меня сидеть в землянке в ожидании полного освобождения Крыма. Понял?

– Понял, – через пару минут сокрушенно прошептал лейтенант. – Жалко, что сам же вам и предложил этот зверский план.

– Вот за светлую мысль тебе спасибо, тут уж действительно удружил. Молодец! Голова у тебя варит что надо, следует только уровень совестливости малость уменьшить, и будет из тебя матерый воин и диверсант!

Чтобы понять, что у нас тут за моральные терзания происходят со стороны старшего лейтенанта Рыжикова, надо вернуться на пару часов назад и рассказать все с самого начала.

После ночи, проведенной частью нашего отряда в разведке подступов к концентрационному лагерю и располаге добробата, утром мы приступили к активным действиям. Сахаров заявился под стены лагеря и, проведя там около часа, вышел в сопровождении десяти пленных и трех конвоиров. Все они были посажены в кузов грузовика и привезены в условленное место, где пленные были освобождены, а конвоирующие их бойцы украинской армии, наоборот, разоружены и связаны.

Пленных быстро допросили, причем допрос я проводил в присутствии нескольких десятков бойцов нашего отряда. После двадцатиминутного допроса один из вражин обосрался от страха, причем не фигурально, а вполне реально.

Вот в этот самый момент лейтенант Рыжиков и затянул свою шарманку о зверствах, недопустимости проведения пыток над солдатами вражеской армии, захваченными в плен, и о соблюдении каких то там международных конвенций. Я поначалу было подумал, что Рыжиков втянулся в «игру» и пытается разыграть схему «плохой и хороший следователь». Старлей даже предложил вполне неплохой вариант захвата концлагеря, но потом я понял, что Рыжиков и вправду переживает о каких то только ему понятных нормах морали и нравственности.

Ладно, это у него просто от неопытности, поживет с мое и, если выживет, тоже станет такой же, как и я, сволочью и моральным уродом. Война – училка строгая, и она скоренько выбивает всякую романтическую дурь из башки.

Из допроса пленных выяснилось, что на данный момент в лагере сто шестнадцать заключенных и сорок три охранника. Охрана вооружена автоматами, пулеметами, есть пара ранцевых огнеметов и приличный запас РПГ.