Начались торги. Аукционист, не торопясь, двигался вниз по списку и по мере того, как он приближался к двадцать восьмому лоту, напряжение в зале нарастало. Великолепная картина Карло Маратти ушла за триста тысяч долларов — цена на четырех языках мгновенно выскочила на табло, переведенная одновременно в доллары, швейцарские франки и японские йены, но никто не обратил на нее ни малейшего внимания. Изумительный Франческо Империали, проданный по рекордной цене, тоже не вызвал никакого интереса. Двадцать седьмой лот, очень хороший набросок Джакопо Пальма, заслуживавший гораздо большего внимания, был продан за смехотворную цену.

И наконец очередь дошла до лота под номером двадцать восемь. Аукционист, лет шестидесяти, много повидавший на своем веку, знал, что лучший способ привлечь внимание и разжечь страсти — это выразить полное безразличие. Проявление энтузиазма и попытка заинтересовать аудиторию приводят к прямо противоположному эффекту. В таких случаях нужна просто констатация факта. Пока он объявлял лот, два молодых человека в коричневых мантиях внесли картину и установили ее на подставке для всеобщего обозрения. Она стояла там, купаясь в сполохах света, как написал потом один романтичный репортер, словно богиня, явившая свой образ для поклонения.

— Лот номер двадцать восемь. Рафаэль. Портрет Елизаветы ди Лагуна, дата создания — примерно тысяча пятьсот пятый год. Масло на холсте, шестьдесят восемь сантиметров на сто тридцать восемь. Наверняка большинство из вас знает историю этой картины, поэтому я не стану повторяться и мы начнем торг… с двадцати миллионов фунтов. Ваши предложения, господа?

Непомерная стартовая цена повергла зал в безмолвное оцепенение, но именно этого и добивались организаторы аукциона. Всего несколько лет назад окончательная цена, выраженная такой суммой, стала бы сенсацией. И случалось такое всего четыре раза. Но сейчас незаметно, без особого шевеления в зале, сумма поднялась до тридцати миллионов, потом до тридцати пяти, до сорока. Когда сумма дошла до сорока двух миллионов, часть покупателей начала связываться по телефону со своими клиентами в других странах. На пятидесяти трех миллионах некоторые из них отключили телефоны и скрестили руки на груди, показывая, что выходят из игры. На пятидесяти семи миллионах торг продолжили только два человека — плотный мужчина в третьем ряду, который раньше работал на музей Гетти, и невысокий человек, с каждым выкриком ударявший себя по колену. Он и вышел победителем в этом поединке.

После того, как он предложил шестьдесят три миллиона фунтов, полный человек в пурпурном галстуке несколько секунд колебался и затем отрицательно покачал головой. Три секунды царило полное молчание.

— Продана. За шестьдесят три миллиона фунтов. Она ваша, сэр.

Зал взорвался аплодисментами, напряжение внезапно вылилось во всеобщее облегчение и эйфорию. Это был не просто рекорд, это был потрясающий рекорд. Единственной занозой, сверлившей мозг профессионалов, был невысказанный вопрос, кто купил картину. В мире искусства все знают всех и знают, кто на кого работает. Но имени человека, купившего картину, не знал никто. Он исчез через боковую дверь прежде, чем кто-либо успел задать ему этот вопрос.

ГЛАВА 4

И лишь через несколько дней начали просачиваться слухи, что маленький безымянный человечек являлся представителем министерства финансов Италии. Поговаривали, что правительство выдало ему карт-бланш и поручило выкупить картину за любые деньги. Эта новость, в свою очередь, послужила поводом для разговоров. Как всякое государственное учреждение музеи субсидируются из бюджета. Поэтому директор Национального музея Италии вместе с кураторами других музеев Европы на всех аукционах стоял в сторонке, сгорая от зависти и злости, вынужденный наблюдать, как бесценные работы одна за другой уходят в руки толстосумов, ничего не смыслящих в искусстве.