Второй силуэт принадлежал молодому человеку в черном фраке и сапогах; в руке юноша держал треуголку. Несмотря на молодость, в нем ощущалась некая внутренняя суровость, отчего его можно было принять либо за священнослужителя, либо за военного. Откинув назад каштановые волосы, он молча подставлял лицо ветру. Своей благородной осанкой и гордо поднятой головой он напоминал устремленную вперед фигуру, изваянную на носу корабля.

Его зоркий взгляд разглядел высившуюся на левом берегу церковь Нотр-Дам-де-Клери, массивное строение, напоминавшее корабль, рассекавший форштевнем белые предгрозовые тучи берегов; казалось, еще немного, и призрачное судно соскользнет в воды Луары.

Молодой человек, чья незаурядная внешность могла произвести впечатление на кого угодно, но только не на стоявшего рядом матроса, звался Николя Ле Флош.

Немногим более года назад он точно так же плыл по реке, только в противоположную сторону, в Париж, поэтому сейчас мысли его вращались исключительно вокруг событий последних месяцев. Как быстро пролетело время! Он спешил вернуться в Бретань, и, чтобы поскорее добраться до Орлеана, где он надеялся сесть на корабль, два дня назад он купил место в почтовой карете. До Луары он добрался без приключений, иначе говоря, ничто не скрашивало размеренную монотонность поездки. Попутчики — священник и две пожилые пары — всю дорогу молча взирали на него. Привыкший к свежему воздуху, Николя страдал от духоты, скученности и от неизбежных в таких случаях ароматов. Один раз он попытался открыть окошко, но тут же почувствовал, как все пять пар глаз устремили на него возмущенные взоры, и он немедленно вернул стекло в прежнее положение. Священник даже перекрестился, без сомнения, приняв робкое поползновение совершить недозволенный обществом поступок за козни злого духа. По крайней мере, молодой человек воспринял его жест именно так; забившись в угол, он больше ничего не предпринимал и вскоре, убаюканный мерным покачиванием кареты, погрузился в дремотное состояние, способствующее мечтам и воспоминаниям. Собственно, и сейчас, на борту раскачивающейся шаланды, он предавался размышлениям, не замечая ничего и никого вокруг.

В последнее время в его жизни произошло множество событий. Завершив образование в коллеже отцов-иезуитов в Ванне, он поступил на службу помощником нотариуса в Ренне, но его опекун, каноник Лe Флош, неожиданно вызвал его в Геранд. Без лишних объяснений каноник вручил ему кое-что из одежды, пару сапог, несколько луидоров и множество советов и благословений, а крестный, маркиз де Ранрей, передал рекомендательное письмо к господину де Сартину, своему другу и парижскому магистрату. При прощании маркиз выглядел взволнованным и одновременно смущенным. Когда же молодой человек попросил дозволения попрощаться с дочерью крестного Изабеллой, верной подругой своих детских игр, тот ответил, что девушка накануне уехала к тетке в Генуэль.

С тяжелым сердцем Николя покинул город. Чувство невосполнимой утраты и острой жалости, охватившей его при виде волнения опекуна, равно как душераздирающие причитания Фины, домоправительницы каноника, повергли его в состояние неизбывной тоски, отупляющей ум. Плохо понимая, что с ним происходит, он, словно во сне, пустился в путь по воде и по земле навстречу неизведанной судьбе.

Он пришел в себя только возле парижской заставы. До сих пор воспоминание о цепком страхе, не покидавшем его в тот день, когда он прибыл в столицу королевства, отдавались в груди затаенной болью. Париж всегда был для него лишь точкой на карте Франции, висевшей на стене в классе коллежа в Ванне. Поэтому когда на подступах к столице он ощутил, насколько она шумная и огромная, он растерялся. А когда он увидел огромную равнину, где с ужасающей силой вращали крыльями бесчисленные ветряные мельницы, ему показалось, что на него движется толпа длинноруких великанов, вырвавшихся из романа господина Сервантеса, неоднократно им перечитанного. Подхваченный мельтешившей на заставе бойкой толпой, он окончательно растерялся.