Однако, когда миссис Гаррисон ввела посетителя, я с трудом сдержал удивление. Уильям Бальфур был не мошенником, как мы в то время называли воров, а изысканно одетым и благородной наружности джентльменом лет на пять моложе меня; я бы дал ему двадцать два или двадцать три года. Это был высокий, худощавый, сутулый мужчина с тревожным выражением на широкоскулом, приятном лице, которое слегка портили рубцы от оспы. На нем был дорогой парик, но пятна и,желтоватый цвет, проступавший сквозь пудру, выдавали его возраст и изношенность. То же самое можно было сказать о его платье: сшитое у хорошего портного, оно выглядело немного изношенным и покрытым пылью дороги, суматохи и дешевого жилья. Особенно обветшалым был его жилет, некогда украшенный кружевом и серебряным шитьем. У Бальфура было странное выражение глаз, я не мог точно определить, что в них – подозрительность, усталость или поражение. Он рассматривалменя со скептицизмом, к чему я, впрочем, привык. Понятно, что большинство из входящих в эту комнату соответствующим образом готовились. Некоторые напускали на себя презрительный вид, некоторые смотрели с сомнением или с превосходством. Некоторые даже – с восхищением. Последние видели меня в зените бойцовской славы, и их любовь к спорту пересиливала чувство неловкости, которое они испытывали при необходимости обращаться за помощью к еврею, который разбирался с чужими неприятностями. Этот Бальфурсмотрел на меня ни как на еврея, ни как на борца, а как‑то иначе, словно я был здесь вовсе ни при чем, – будто на слугу, который должен был отвести его к нужному ему человеку.

– Сударь, – сказал я, вставая, когда миссис Гаррисон закрыла за собой дверь.

Я слегка поклонился, на что Бальфур с обреченной покорностью ответил поклоном. Я предложил ему стул у стола, после чего вернулся на свое место и сказал, чтожду его распоряжений.

Он колебался, не решаясь приступить к делу, тем временем изучая меня. Я бы сказал, он таращил на меня глаза, как смотрят на зрелище, а не на человека. Он с явным неодобрением осмотрел мое лицо и платье (хотя и то идругое были чище иаккуратнее, чем у него) и остановился на волосах. В отличие от настоящих джентльменов, я не носил длинный парик с буклями, а зачесывал локоны назад и перехватывал их бантом.

– Вы, я полагаю, Бенджамин Уивер, – наконец вымолвил он срывающимся от волнения голосом. Он даже не заметил, как я кивнул в знак согласия. – Меня привело серьезное дело. Мне не доставляет удовольствия испытывать нужду в ваших особого рода услугах, но я нуждаюсь в помощи, которую может оказать только такой человек, как вы.

Он неловко заерзал на стуле, и у меня закралось сомнение, что мистер Бальфур был тем, за кого себя выдавал, что, возможно, он занимая куда низшее социальное положение и только представлялся джентльменом. В конце концов, он сказал миссис Гаррисон об убийстве,  но теперь я не был вовсе уверен, что речь шла об убийстве, которое так занимало мои мысли.

– Надеюсь, что смогу быть вам полезен, – сказал я с профессиональной любезностью. Я положил перо и слегка склонил набок голову, давая понять, что я весь внимание.

Его руки сильно дрожали, когда он рассматривал свои ногти с неправдоподобным равнодушием.

– Да, это неприятное дело, поэтому, уверен, вы с ним справитесь.

Я отвесил небольшой поклон и сказал, что он слишком добр, или какую‑то другую банальность, но он едва слышал мои слова. Несмотря на все его попытки изобразить модную для того времени апатию, он производил впечатление человека, который вот‑вот задохнется, словно кто‑то затянул ворот у него на шее. Он кусал губы, его взгляд блуждал по комнате.

– Сударь, – сказал я, – простите великодушно, но вы выглядите обеспокоенным.