— Поручик! Обычный армейский поручик! Жил на жалованье, нареканий по службе не имел. Поили шампанским… поддался на провокацию. Завербовали! Французские шпионы! Я все написал, господа… Они пели «Марсельезу»!

— А ты?

— Не пел. Не пел!

— Отчего же? Выпил мало?

— У меня дурной французский, они смеялись! И слуха музыкального нет. И голоса… только командный, в юнкерском училище ставили. А они все — на меня: Пестеля в главнокомандующие, Трубецкого в диктаторы, Рылеев — мозг, гением отмечен, Бестужеву войска выводить — давай, Каховский, вноси лепту, убивай царя!

— Русский офицер, — брезгливо махнул Жуков.

— Гад-дючья кость, — ослепительно осклабился Буденный.

— Дорогой вы мой человек… — скорбно заключил Горький.

Жуков поворошил пухлую папку и приподнял бровь.

— Какой был военный смысл убивать генерала Милорадовича? — с недоумением спросил он.

— Солдаты сомневаться стали, — злобно вспомнил Каховский. — Герой войны, боевые ордена, раны, в атаки ходил пред строй. Его слушать стали, все могло рухнуть! Но я — я так… я не хотел… пистолет дали, и не помнил, что заряжен… я рефлекторно, господа!

— Генерала свалил — молодец, конечно… но это еще не оправдание, — решил Буденный. — Может, выслужиться хотел.

— Хоть один что-то пытался, и тот кретин, — подвел итог Жуков.

— На всех поручиков генералов не напасешься, — проокал Горький.

— Господа! Я дал все показания одним из первых! Совесть жжет меня, не могу ни стоять, ни сидеть спокойно с тех пор…

Горький покивал и продекламировал с печалью:

— Не могу я ни лежать, ни стоять и ни сидеть, надо будет посмотреть, не смогу ли я висеть.

Жуков скупо растянул губы. Буденный захохотал вкусно и, потянувшись за его спиной, похлопал Горького по плечу.

— Следующего давай.

Бестужев-Рюмин щелкнул каблуками и доложился четко. Буденный поинтересовался вежливо:

— Вы Рюмину не родственник будете?

Под столом Жуков пнул его генеральским ботинком и больно попал в голяшку.

— Так. Время позволяет. Дай-ка хоть с тобой разберемся. — Жуков откинулся в кресле. — Ты во сколько людей вывел к месту?

— В половине десятого утра все стояли. На площади.

— Стояли, значит. На площади. Чего стояли?

Бестужев вздохнул и потупился.

— Ну, и чего выстояли? Я — спрашиваю — чего — ждали???!!!

— Своих… восставших. Мятежников то есть, — поспешно поправился он.

— Кого?! Откуда ждали?!

— Не могу знать. Князь Трубецкой обещал… Семеновский полк, про лейб-кирасир еще говорили…

— И до скольки стояли?

— До четверти четвертого пополудни.

— А дальше что?

— К конноартиллерийской полубатарее огневой припас доставили.

— И что?

— И взяли каре на картечь.

— И что?

— И… и все…

— Дистанция огня?

— Сто саженей.

— Досягаемость твоего ружейного огня?

— Сто пятьдесят саженей.

— Па-ачему не перебили орудийную прислугу?!

— Огневых припасов при себе не было.

— Па-ачему не было?!

— Утром торопились.