— Наконец-то… сейчас, сейчас он ударит… — возбужденно прошептала Мария.

— Замолчите! — приказала Фауста.

Но вокруг гремели церковные песнопения, и никто не расслышал неосторожных слов герцогини.

Обе женщины шли буквально по пятам за королем. Герцогиня так разволновалась, что у нее сбилось дыхание. С трудом она сдерживала рвавшийся из груди крик:

— Бей! Ударь же! Ударь!

Она пожирала монаха взглядом, и ее прекрасные глаза, которые, казалось, должны были бы сиять любовью, горели огнем ненависти.

Король вступил в собор и преклонил колена. Мария де Монпансье почувствовала, что ноги ее уже не держат. Вот и наступил долгожданный миг… Жак Клеман, как они и договорились, ударит именно тогда, когда Генрих опустится на колени…

Но что это? Король на коленях, но монах не занес кинжал? Монах тоже встает на колени… он что-то шепчет королю…

«Что же он? Что же? — твердила про себя герцогиня. — Почему медлит? И почему не явился ко мне этой ночью? Что он задумал? Пора… Бей же, бей!»

— О salutaris hostia!  — громко запел король.

Хор подхватил песнопение, а герцогиня упала на колени, не в силах выдержать напряжения.

Фауста не отрывала ледяного взгляда от монаха. Лицо ее, как обычно, ничего не выражало. Она не заметила, что все вокруг опустились на колени, чтобы причаститься святых даров из рук архидиакона, и только она осталась стоять… Она смотрела на монаха, и одна мысль терзала ее: «Это не Жак Клеман!.. Тогда кто же это? Я узнаю, обязательно узнаю…»

Церемония заканчивалась. Король поднялся с колен, медленно двинулся к выходу… монах все еще был рядом с ним.

Мария де Монпансье глухо застонала. Толпа понемногу расходилась, и Фауста смогла подойти к монаху. Она остановилась совсем рядом с человеком в рясе и внимательно взглянула на него. А растерянная герцогиня де Монпансье кинулась искать соборного звонаря. Он должен был пробить шесть ударов — знак того, что покушение на Генриха Валуа не удалось.

— Кто ты? — спросила Фауста монаха.

При звуке ее голоса тот отпрянул назад, и Фаусте показалось, что она слышит сдавленный смех.

— Кто ты? — повторила Фауста и почувствовала, что готова задушить этого наглеца прямо здесь же, в соборе.

— Черт побери, сударыня! — ответил монах. — Капюшон рясы скрывает ваше лицо, но вас легко узнать по голосу. Ваш голос не забудешь, особенно если побывал в вашей ловушке. Хотите узнать, кто я? Посмотрите внимательней! Кроме того, вам следует поблагодарить меня — я позволил вам остаться неузнанной. Крийон бы очень обрадовался, скажи я ему, что такая красавица заявилась в собор для того, чтобы убить короля! Смотрите, сударыня, смотрите же!

Лишь только монах заговорил, Фауста побледнела и попятилась.

«Это его голос! Это он! Не может быть… он же мертв! Господи, он здесь и смеется надо мной! Ненавижу… ненавижу его… и люблю!» — пронеслось в голове у Фаусты.

Она застыла как статуя, не в силах вымолвить ни слова. А про себя без конца повторяла: «Он же умер! Я уверена, он умер! Но он здесь и разговаривает со мной!»

В эту минуту монах кончил говорить и откинул капюшон — перед Фаустой стоял шевалье Жан де Пардальян.

Он стоял и смотрел на нее — насмешливо и сочувственно. Это сочувствие во взгляде Пардальяна более всего оскорбило Фаусту. Кровь Борджиа взыграла в ее жилах, и, как и ее прабабку Лукрецию, Фаусту охватила жажда убивать. Она словно потеряла разум и была готова накинуться на шевалье на глазах у всех.

Если бы он сказал еще слово, если бы он сделал хоть один жест — его смерть была бы неминуема! Но шевалье де Пардальян стоял неподвижно, и это спасло его.