– Да у тебя, Брыкин, не ячейка, а корыто! Выгребная яма для ротной уборной! Первая же мина, первая граната закатится именно в твой окоп, Брыкин! И воду ты к себе соберёшь со всего поля! Индивидуальная ячейка…

Боец, которого распекал ротный, огляделся по сторонам, критически оценивая своё укрытие, но, должно быть, так и не поняв, почему его окоп не нравится командиру, устало махнул рукой:

– Сейчас исправлю. – И исчез за бруствером, втянув за бурую бровку свежего отвала своё сухощавое сутулое тело.

Конечно, все устали. И что из этого? Дать им отдых? Чтобы выспались, а немец придёт и возьмёт их тёпленькими? И роту, и этот рубеж. Нет, пусть копают. В окопах и отдохнут, и согреются, и покурят. Пускай привыкают к окопной жизни. «Солдата не перед боем жалеть надо, а в бою», – вспомнил он поговорку своего первого командира эскадрона.

Дальше по линии окапывался пожилой ополченец Хаустов. Ротный намеревался пройти мимо, не хотелось ему лишний раз расстраивать свои и без того слабые нервы и материться на всё поле. Но то, что он неожиданно увидел, заставило его остановиться и уделить увиденному некоторое время. Его поразила правильная геометрия окопа, точные, сантиметр в сантиметр, размеры и пропорции. Окоп профессор отрывал быстро, без суеты, явно со знанием дела. И винтовка, и шинельная скатка, и «сидор» с котелком ополченца лежали там, где им положено было лежать. И лопату он держал, как боец не первого года службы.

– Вот, товарищи бойцы! Уважаемые рабочие московских заводов и люди умственного труда! – обратился ротный к первому взводу. – Обращаю ваше внимание на то, как правильно отрывает свою ячейку боец Хаустов! Берите пример с уважаемого профессора! Рядовой Хаустов! Объявляю вам благодарность!

– Спасибо, товарищ старший лейтенант, – ответил Хаустов.

– А вот отвечаете неверно.

– Служу трудовому народу! – тут же поправился ополченец.

Ротный оглянулся на левый фланг, окликнул лейтенанта Багирбекова:

– Прикажите бронебою переместиться сюда! Вот пусть и берёт себе Брыкина вторым номером. Окоп подходящий, и расширять не надо. Запасную отрыть в двадцати-тридцати метрах – там. – И Мотовилов указал рукой в тыл, в сторону овсяных «бабочек».

– Младший сержант Колышкин!.. – тут же послышался голос взводного.

И тотчас с левого фланга прибежал коренастый боец в стёганой короткополой фуфайке. Спрыгнул в просторную ячейку Брыкина и принялся примерять к брустверу своё длинноствольное ружьё. Этот своё дело знает, наблюдал за действиями бойца Мотовилов. И Брыкина подтянет.

– А ну-ка, комбайнёр, убери вот здесь и здесь немного земли и перекинь её туда, – тут же приступил к делу бронебойщик.

– Сам копай. Кум нашёлся, – нахмурился Брыкин.

– Запомни, боец, – наставительно сказал бронебойщик, – с этого момента ты мой второй номер. Я – твой непосредственный командир. Что прикажу, то и будешь делать. Это – как на гармони сыграть. Лучше приготовим позицию, дольше проживём в бою. Смекаешь? Так что давай, одолевай, комбайнёр, суворовскую науку побеждать. – И младший сержант засмеялся, бережно устраивая на бруствере противотанковое ружьё.

Мотовилов не стал вмешиваться в разговор бойцов. Более того, сделал вид, что не слышит их. Шла обычная притирка двух характеров, неожиданно оказавшихся в одном окопе. «Ничего, – подумал ротный, – завтра будут неразлей-вода». Он постоял бы в первом взводе и ещё несколько минут, но со стороны деревни захлопали сырые полы шинели.