Еще недавно у него имелись идеалы.

    Дивные и возвышенные.

    И вот они рухнули, столкнувшись с действительностью.

    Едва оправившись от ран, в частности, от перелома челюсти – увы, чаще всего идеалы, рушась, дают идеалисту по зубам! – он порвал с былыми соратниками, о чем уведомил их в письменной форме, ждал вызова на дуэль, не дождался, сутки выбирал между веревкой и ядом, не выбрал, купил себе два камзола, черный с серебром и цвета корицы, с золочеными крючками, и наконец спросил совета у горячо любимого дедушки:

    "Как быть дальше?"

    Дед, Эрнест Ривердейл, граф ле Бреттэн, который принимал живейшее участие в судьбе любимого внука и немало поспособствовал обрушению идеалов, в совете не отказал. Курорт, сказал дед, запой и любовница. Любовниц лучше две: молоденькую для куражу и зрелую для престижа. Еще лучше три, но тогда весь отдых пойдет грифону под хвост.

    – Но куда мне поехать?

    Выбор курорта для молодого человека оказался много сложней выбора между веревкой и ядом.

    – Езжай в Баданден, Джеймс. Там, где солнце кипит в крови, душа врачуется сама собой.

    Патриарх семьи хотел добавить, что в двадцать четыре года новые крылья у души отрастают быстрее, нежели хвост у ящерицы, но улыбнулся и промолчал. Он был мудрым человеком, Эрнест Ривердейл, мудрым, а главное, деликатным.

    Редкое качество для близкого родственника.

    А для родственника преклонных годов – редкое вдвойне.

    * * *

    Дед оказался прав. Если по дороге из Реттии к границам Баданденской тирании Джеймс занимался самоедством и полагал, что жизнь кончена – то уже проезжая над бухтой Абу-ль-Фаварис, молодой человек получил приглашение от усача-бахадура, героя Шейбубской баталии, разделить со львами пустыни казан плова. Здесь, в чудесном уголке природы, для военачальников, раненых в битвах за отчизну, указом тирана Салима ибн-Салима XXVI был обустроен парадайз с казенными красавицами и юными виночерпиями.

    Ветераны же, кейфуя, маялись неудовлетворенным чувством гостеприимства.

    Казан плова растянулся на неделю. Казенные красавицы обласкали гостя в полной мере, не взяв ни гроша. Завет деда о лечебном запое воплотился в жизнь с лихвой. И дальше Джеймс поехал изрядно утешенный, прославляя достоинства курорта в чеканных бейтах, принятых меж львами пустыни. Ко львам он с недавних пор стал причислять и себя тоже.

    Голова болела, рифма хромала, зато в сердце царила весна.

    Добравшись до Бадандена, он остановился в пансионате Ахмета Гюльнари. Цены за постой оказались умерены, а радушие хозяина и расторопность прислуги – выше всяких похвал. Так не бывает, говорил здравый смысл. Что ж, значит, это чудо, отвечал Джеймс. Разве после всех мытарств я не заслужил маленького чуда?

    Скептически фыркнув, здравый смысл уступил место здоровому сибаритству.

    Жизнь стала определенно налаживаться. С любовницами Джеймс решил повременить, утомлен бурной неделей в бухте Абу-ль-Фаварис. Он бездельничал, спал до обеда, фланировал по бульвару в те часы, когда солнце милосердно к приезжим; принимал целебные грязевые ванны, затевал разговоры с незнакомыми людьми, болтая о пустяках и прихлебывая красное вино из глиняных чаш; раскланивался с привлекательными девицами и делал заметки на будущее.

    Короче, с пользой тратил часы досуга.

    Трижды в день он ел люля-кебаб, завернутый в тончайшую лепешку, шиш-кебаб на вертеле, политый кислым молоком, джуджа-кебаб из цыпленка, жареного над углями из можжевельника, и "черную" похлебку на бараньей крови с кардамоном.