Возможно, старуха просто упряма, никто не мог сбить ее с толку. Так или иначе, хрупкий найденыш не обманывался: спасительница ни капли не любила его. Да, ее огрубелое сердце было по-своему добрым, но он видел также, что за любым поступком старухи стояло одно: личная выгода. Стать эгоистом, как быстро понял юноша, было единственным способом здесь выжить.
Но где — здесь? Юноша почти ничего не видел, кроме этой комнаты, где стояла печь и у стены огромным штабелем лежали дрова; в дровах прятались полупрозрачные пауки, выставляя наружу лишь кончики когтей — по четыре в ряд. Черные стены комнаты, сложенные из грубо отесанных каменных глыб, в свете огня поблескивали серебряными искорками. В одном углу в изобилии были свалены щипцы, кочерги и прочие инструменты, которыми старуха шуровала в топке по нескольку раз в день, после того как истопники забрасывали в огонь дрова.
Каждый мужчина здесь носил желто-серую поддевку с поясом, толстые штаны, заправленные в ботинки, и странный тяжелый капюшон, висевший за плечами. Их каштановые волосы были коротко подстрижены. Некоторые мужчины имели бороды. Они обращали на чужака не больше внимания, чем на тех существ, что выползали из дров или же по глупости прятались там и позже сгорали, как сухие листья в костре.
Дети частенько стучали по дровам, распугивая пауков и других насекомых, и когда те в ужасе выскакивали на пол, человеческие отродья с удивительным хладнокровием топтали их ногами. По окончании безумного танца на черном каменном полу оставался лишь едва заметный случайный узор из жирных пятен — размазанных чешуйчатых тел, напоминающих засушенные орхидеи.
Такова была реальность: чем ты меньше, тем меньше у тебя шансов.
Большую часть времени Гретхет где-то пропадала. Она появлялась в комнате, только чтобы поддержать огонь, время от времени принося с собой еду; иногда она неожиданно склонялась над своим подопечным так близко, что тот шарахался от ее смрадного дыхания.
— Парень, — говорила она. — Эй, парень. Слушайся меня. Так будет лучше.
Неокрепший юноша испытывал благодарность, если его оставляли в одиночестве — лежать в тепле, слушая неспокойное биение сердца; так птица рвется из клетки на волю), то погружаясь в тяжелый сон без видений, то просыпаясь вновь.
В тот день, когда юношу нашли, он словно впервые появился на свет. Но он не был младенцем, у которого есть лишь врожденные инстинкты, — тело помнило многое из того, что отказывался вспомнить разум. Найденыш безо всяких экспериментов воспринимал основные понятия этого мира, такие как жарко — холодно, высоко — низко, свет — тьма, хоть и не сумел бы назвать их вслух. Услышав чей-то насмешливый голос, увидев нахмуренные брови или играющие желваки, внезапно ощутив гул в висках, он понимал: сейчас последует пинок или удар; и все же, способный ходить, есть, работать, как все нормальные люди, юноша к их числу не принадлежал. Между ними было существенное различие: он не помнил прошлого.
Лишенная воспоминаний подвижная оболочка, не более того.
Были ночи, когда он, находясь между сном и бодрствованием, вдруг чувствовал непонятное покалывание, щекочущий зуд в спинном мозге и, неизвестно почему, так напрягал внимание, что волосы становились дыбом. Были дни, когда нечто подобное волнами носилось в воздухе, возбуждая кровь не хуже, чем крепкий эль. Эти странные, хрупкие ощущения длились обычно не более часа, и со временем юноша привык не обращать на них внимания. Они приходили Извне, а значит, из того мира, что был сейчас недоступен.
Но, Господи Боже, этот мир звал его! Иногда звуки Извне достигали его ушей: голоса, серебряный трубный зов в отдалении, выстрелы, тяжелый грохот башмаков, лай собак и — очень, очень часто — стук копыт по граненой, напоминающей звездное небо поверхности черного камня.
Однажды ночью разбуженный найденыш на трясущихся ногах выбрался из комнаты в соседнее помещение склада. |