«Терпи, я попробую ее вытащить».

Но ботинок застрял напрочь, и, хотя Тим не издавал ни звука, я боялась, что сделаю ему еще хуже.

«Попробуем снять ботинок. – Шнурки, конечно, перепутались и слиплись. – Надо перерезать, у тебя есть нож?»

«Что?»

Он был очень бледный, с каплями пота на лице. Казалось, он вот-вот потеряет сознание.

«Нож. Перочинный нож».

Он покачал головой: «Извини».

Я закусила губу и принялась за шнурки. Нога быстро отекала. Через минуту я сдалась. Скоро будет невозможно снять ботинок, не разрезая кожи. Я нашла острый камень, но все равно ничего не вышло.

«Попробую отрыть гравий снизу, может, так получится».

Но рельса покоилась на твердой скале. Ничего сделать нельзя. Нога сломана и боль его ужасна.

Единственный выход подсказал Тимоти.

«Оставь ее в покое. Ты не можешь сама. Иди за помощью. Я буду в порядке. Честно. И Льюис сейчас важнее. Иди. Даже если ты меня вытащишь, ты не спустишь меня с горы. Пошла. Больше делать нечего. Иди звонить. Возьми пистолет».

Я пихнула пистолет в его руку.

«Мне не нужен, я лучше тебе оставлю. Я пошла, я быстро».

«Наркотики лучше возьми. Не очень-то мне нравится лежать на них, даже с пистолетом. Удачи!»

Он сумел улыбнуться. И я помчалась.

Когда я добежала до первых деревьев, взошло солнце. Я пронеслась мимо джипа по дороге в лес. «Мерседес» на месте. Под маленьким камнем ключ. Влезла в машину, бросила куртку с набитыми карманами на заднее сиденье, завела мотор и покатилась вниз. Тяжелая машина, я такой никогда не водила, крутые повороты. Я очень старалась не спешить, а сконцентрироваться на этой жуткой дороге. Что случится, если кто-нибудь едет навстречу, даже не представляю… Но по крайней мере день. Яркое солнце. Я опустила окно и впустила сладкий воздух. Птицы поют как сумасшедшие, будто весна. Мое настроение постепенно улучшалось, скоро все закончится. Дорога повернула, и я увидела внизу зеленое подножие горы и озеро. Из трубы дома поднимался дым, а еще ниже еще один столб дыма, на этот раз черный, валил из какой-нибудь фабрики. Такое ясное пасторальное утро, никаких ужасов не бывает. Мне только и надо добраться до отеля. Они уже проснулись, встали, говорят по-английски, там есть телефон…

Я осторожно повернула последний раз и выехала на последний прямой отрезок дороги, подкатила к станции железной дороги. Ворота станции были открыты и мужчина в голубом подметал платформу между миниатюрной кассой и поездом-игрушечкой с тремя вагонами. Там, наверное, есть телефон. Он меня увидел, остановился и поднял голову.

«Извините, вы говорите по-английски?» Он приложил руку к уху, наклонился, положил метлу и пошел к машине. Разрываясь между желанием немедленно ехать дальше, не теряя времени, и использовать первый доступный телефон, я открыла дверь, и выскочила ему навстречу.

«Извините, вы говорите по-английски?» Кажется, он сказал нет, во всяком случае, быстро забормотал что-то по-немецки, но я уже не слушала.

На маленькой станции было две платформы. У одной стоял поезд, другая была пуста. От нее отходили в лес рельсы, а по ним к деревьям двигалась колонна густого черного дыма, и я начала понимать…

Я повернула маленького человечка и показала вверх: «Там! Это! Поезд? Поезд?»

Старичок с висячими усами и водянистыми голубыми глазами смотрел в полном изумлении и непонимании. Я показала на стоящий поезд, на дым, на рельсы в отчаянной пантомиме и показала на часы:

«Поезд… первый поезд… семь часов… sieben uhr… поезд… ушел?»

Он показал на стену позади. Станционные часы показывали половину шестого. На меня обрушился новый поток немецкого.