|
– А прочие товарищи мои по камере, когда кто из них заскучает, загрустит, говорят: «Эх ты! не успел сесть, а уж и затосковал! Ты вон смотри на отца (так они прозвали меня за мою небольшую бородку), он вон уж сколько сидит, а веселый». И так слово за слово завязывается у нас разговор. Бывает, что и попусту болтаем, а бывает, что и дельную балачку заведем: о боге, о жизни и обо всем, что заинтересует. А то кто-нибудь из них рассказывает из своей жизни в деревне, и как хорошо себя чувствуешь, слушая это. – Итак, в общем, живется мне ничего».
Вот что пишет другой:
«Внутренняя жизнь моя не скажу, что бывает всегда одинакова, бывают и минуты изнеможения и минуты радости.
В настоящее время чувствую себя хорошо, да все-таки много надо иметь сил, чтобы победоносно смотреть на всё то, что часто встречаешь в тюремной жизни, тогда стараешься вникнуть в подробность дела и убеждаешь себя, что всё это творится только во мгновении времени, что во мне есть, положено сил более, чем этого нужно для этого случая, и тогда радость опять озаряет сердце, и забываешь про всё, всё случившееся. Так во внутреннем борении проходит жизнь».
Вот что пишет третий:
«28 марта был мне суд, я приговорен на 5 лет, 5 месяцев и шесть дней в арестантское отделение. Вы не поверите, как легко и радостно стало мне после суда: словно после тяжелой ноши чувствуешь себя легко, когда снял ее, так и я чувствую после суда легко и бодро и желаю навсегда чувствовать так хорошо».
Но не то с душевным состоянием тех людей, которые пользуются насилием, подчиняются ему, участвуют в нем. Все эти тысячи, миллионы людей вместо естественного и свойственного людям чувства любви к братьям испытывают ко всем людям, кроме маленького кружка единомышленников, только чувства ненависти, осуждения и страха, и до такой степени заглушают в себе все человеческие чувства, что убийства братьев кажутся им необходимыми условиями блага их жизни.
«Вы говорите: жестокость казней, но что же делать с этими мерзавцами?» – говорят теперь в России такие люди из области консерваторов. «Во Франции достигли успокоения после, не помню, сколько тысяч голов. Пускай они перестанут чинить и швырять бомбы, и мы перестанем вешать их».
С такой же нечеловеческой жестокостью требуют, желают руководители революции смерти правителей, революционные рабочие и земледельцы смерти капиталистов и землевладельцев.
Люди эти знают, что делают не то, что свойственно и должно, и боятся и лгут и стараются вызвать в себе злобу, чтобы не видать правды, заглушить в себе ту истину, которая живет в них и зовет их, и не переставая страдают самыми жестокими страданиями, страданиями душевными.
Одни знают, что делают то, что свойственно всем людям, делают то, к чему идет человечество и что неизменно дает благо и отдельному человеку и всем людям; другие, как ни стараются скрыть это от себя, знают, что делают то, что несвойственно, противно всем людям, то, от чего всё больше и больше уходит человечество, делают то, от чего страдает и отдельный человек и все люди и больше всего они сами. На одной стороне – сознание несвободы, страх и скрытность, на другой – свобода, спокойствие и открытость; на одной – безверие, на другой – вера; на одной ложь, на другой истина; на одной ненависть – на другой любовь; на одной отжившее мучительное прошедшее – на другой наступающее радостное будущее. Так какое же может быть сомнение в том, на чьей стороне будет победа?
Неотразимую истину высказал умерший теперь французский писатель, когда писал это удивительное, вдохновенное письмо:
«Духовная сила никогда так не занимала, никогда не налагала с такой силой свою власть на человека, как в наше время. |
