– Я не веду записей.

Муж развел руками: ваша честь, я закончил…

Он прошел в другой конец комнаты и налил себе виски – теперь он пил «Талискер». Последнее время он как будто стал выше, двигался живее. Пока он стоял спиной к ней, ее охватило ледяное предчувствие отверженности, унижения – ее оставят ради молодой женщины, покинут, ненужную и одинокую. Подумала: может, просто согласиться на все, чего он хочет, – но отбросила эту мысль.

Он вернулся к ней со своим стаканом. Белого вина не предложил, как обычно делал в это время.

– Чего ты хочешь, Джек?

– Я хочу завести роман.

– Ты хочешь развода?

– Нет. Хочу, чтобы все оставалось по-прежнему. Без обмана.

– Не понимаю.

– Понимаешь. Не ты ли однажды сказала, что в долгом браке пары приходят к отношениям брата и сестры? Мы пришли, Фиона. Я стал тебе братом. Это уютно и мило, и я люблю тебя, но, прежде чем умру, хочу большого страстного романа.

Она охнула от изумления, а он, услышав в этом насмешку, грубо сказал:

– Восторг, когда почти теряешь сознание от остроты происходящего? Помнишь, как это бывает? Хочу испытать напоследок, даже если ты не хочешь. Или, может быть, хочешь.

Она смотрела на него, не веря своим ушам.

– Вот так.

Тут к ней вернулся голос, и она сказала ему, какой он идиот. У нее были твердые представления о приличиях. И оттого, что он никогда ей не изменял, насколько она знала, его предложение прозвучало еще возмутительнее. А если изменял когда-то, то изумительно ловко. Она уже знала имя женщины. Мелани. Похоже на название смертельного рака кожи. Она понимала, что ее может раздавить этот его роман с двадцативосьмилетней девицей-статистиком.

– Если ты это сделаешь, между нами все кончено. Все очень просто.

– Это угроза?

– Торжественное обещание.

Но она уже взяла себя в руки. И в самом деле просто. Свободный брак следовало предлагать до свадьбы, а не тридцать пять лет спустя. Рискнуть всем, что у них было, ради краткого чувственного увлечения! Когда она пыталась вообразить нечто подобное для себя – «последний взбрык», а у нее первый, – мысли приходили только о раздрае, тайных свиданиях, разочаровании, телефонных звонках не вовремя. Липкие занятия с новым, непривычным партнером в постели, новоизобретенные нежности – все фальшь. А в конце – необходимость развязаться и тяжкий труд быть искренней и откровенной. Все уже будет не то после возвращения. Нет, она предпочитает несовершенное существование – то, что сейчас.

Но в шезлонге ей открылся подлинный размер обиды – его готовность уплатить за удовольствие ее страданием. Жестоко. Ей случалось видеть, как он идет напролом, не учитывая других, чаще – с благой целью. А это было что-то новое. Что изменилось? Наливая себе виски, он стоял с прямой спиной, расставив ноги; пальцы свободной руки шевелились в такт мелодии, звучавшей у него в голове, – может быть, песни, слышанной вдвоем, но вдвоем не с ней. Причиняет ей боль, и его это не волнует – вот что новое. Он всегда был добрым, верным и добрым, а доброта, как подтверждалось ежедневно в Отделении по делам семьи, была существенным человеческим качеством. Фиона обладала правом отобрать ребенка у недоброго родителя – и иногда отбирала. Но себя отнять от недоброго мужа? Когда она слаба и несчастна? Где судья, ее заступник?

Ей не нравилась в людях жалость к себе, и она себе этого не позволит. Она в третий раз налила себе виски. Налила символически, добавила воды побольше и опять легла. Да, такой разговор стоило бы записать. Важно запомнить его, точно оценить размер обиды. Когда она пригрозила разводом, если он настоит на своем, он только повторил свои слова – что он ее любит, всегда будет любить, что нет другой жизни, кроме этой, что его неудовлетворенные сексуальные потребности делают его несчастным, и теперь это последний шанс для него, он хочет им воспользоваться, не скрывая от нее, и, надеется, с ее согласия.