Мы поняли это как приглашение, как знак чукотского гостеприимства. Игорь остался, а я пошел к нарте и вскоре вернулся с рюкзаком, где были наши съестные припасы.

Мы с Игорем обратили внимание, что старик часто и натужно кашлял. Наверное, простудился. Наша аптечка была в том же рюкзаке, и, пока готовился чай, я достал необходимые таблетки, протянул старухе, показал в сторону полога, объяснил ей знаками, что старику их надо принять, показал сколько, налил горячего чая из термоса и протянул ей.

Она поняла, кивнула, забралась в полог, и мы слышали, как она объясняла своему мужу что-то по-чукотски.

После чая с сахаром и галетами (старуха присоединилась к нашей трапезе так же молча, подавая иногда в полог то кусочек сахару, то галету с маслом, то чай) мы принялись варить обед — суп из нерпы.

Чего-чего, а специй для чукотской кухни у нас было много, и старуха с удивлением вдыхала незнакомый запах нашего варева и внутренне удивлялась, как из обычной нерпы можно приготовить что-то с другим запахом.

Игорь налил ей чашку бульона, она с готовностью приняла чашку, вдохнула, попробовала, выпила и улыбнулась, впервые улыбнулась за эти два часа.

Мы налили ей еще, и она отнесла чашку старику. Вернула чашку пустой.

Ночевали мы в яранге, в спальных мешках, а утром наварили ведро нерпичьего супу со специями, оставили его хозяевам, старуха улыбалась и кивала головой.

Потом я рассортировал таблетки по пакетикам, на каждом пакетике нарисовал — где голову (от головной боли, значит), где шею и грудь (от кашля), трудности были с левомицетином и фталазолом. Тогда я на этих пакетиках изобразил веселого толстопузого человечка, схватившегося руками за живот. Отдавая каждый пакетик, показал знаками, что для чего. Она все приняла с молчаливой благодарностью, аккуратно спрятала таблетки в кожаный мешочек, мы простились и пошли к упряжке.

Старуха догнала нас и протянула большой сверток. В обрывке плаща из моржовых кишок был здоровый кусок оленины.

Мы поблагодарили, подняли собак и тронулись в путь. Игорь помахал ей на прощание, я тоже, она молча стояла у яранги и долго, смотрела нам вслед. Но мы шли не на северо-восток, а на юг. Нам было ясно, что на ослабевших собаках мы последний переход (хоть и небольшой, но ведь надо возвращаться) не одолеем, и тихо плелись к тем двум балкам, где будем ждать вездеходы. Решено было, что к маяку Дженретлен весной мы вернемся, времени будет достаточно, а сейчас торопись не торопись, а время ушло.

Все это было зимой. А сейчас раннее лето, море во льду, но шторм отогнал льды далеко на север. Это первый шторм, он нам на руку, на руку будущей навигации.

Всю ночь был шторм, и люди стояли на берегу. Игорь вышел из палатки и присоединился к ним. Он стал рядом и тоже смотрел на море, на первый шторм. Было что-то языческое в этой картине: высокие скалы, пенящееся море, гул ветра и шум разбивающихся волн, тонкий мечущийся дымок догорающего костра, молчаливые люди и красная полоска горизонта там, за морем.

Здесь, этой светлой полярной ночью, мне казалось, люди чувствовали свое родство с природой и стояли потрясенные красотой ночи, моря и ночного солнца на горизонте.

Я тоже стоял у палатки и смотрел на море.

Сюда к морю, к нашей стоянке, еще вчера подошли пастухи со своим стадом оленей. Летом животные будут выпасаться на побережье, тут меньше гнуса, постоянные ветры, нет жары — хорошо тут летом и оленям, и людям.

За зиму пастухи соскучились по морю, по ветру, пахнущему морской капустой, и сейчас они стояли у яранг и очарованно смотрели.

Долог путь тундровиков к морю, и мы несказанно рады встрече. Правда, им тут кочевать по берегу до первого снеговея, а нам завтра, если утихнет шторм, сворачиваться и идти на север в Берингов пролив и дальше в Ледовитый океан.

Место это называется Угол Иноземцевой, у нас тут маяк. Мы не знаем, почему этот мыс так назван.