– А где воевали-то? Или секрет?

– В Афганистане, – коротко ответил Подберезский и уткнулся в тарелку, закрывая тему.

Но тетке Марьяне, оказывается, еще было что сказать.

– Сын у меня там остался, – негромко проговорила она. – Не попался ему, видать, такой командир, как твой Иванович.

Мужчины разом положили вилки. Подберезский перестал жевать.

– Вечная память, – помолчав, сказал Комбат.

– А сюда зачем пожаловали? – прерывая неловкую паузу, спросила тетка Марьяна. Подберезский посмотрел на нее с некоторой опаской, но глаза тетки Марьяны были сухими – видимо, она уже выплакала все, что могла, и смирилась с потерей.

– По делам, – сказал Андрей. – Да еще друг у нас здесь. Хотели его навестить, да вот не вышло…

– Что так?

Подберезский переглянулся с Комбатом. Борис Иванович едва заметно пожал плечами, предоставляя ему право выбора.

– Пропал он, Марьяна Егоровна, – после недолгой паузы сказал Подберезский. – Нет его, и квартира опечатана.

– Кстати, – сказал Комбат, глядя на часы, – не пора ли нам?..

– Не в милицию, часом? – осведомилась тетка Марьяна.

– В нее, родимую.

– Пустое, – уверенно сказала хозяйка. – У нас в городе народу пропало, страшно сказать сколько.

И ни одного не нашли. Ни живого, ни мертвого. Вон, у Степановны полгода как зять пропал, а милиция только руками разводит.

– Гм, – сказал Борис Иванович. – Ну, все равно.

Попытка – не пытка, спрос – не беда.

– За спрос не бьют в нос, – блеснул эрудицией Подберезский.

– Это уж где как, – немного остудила его пыл тетка Марьяна. – У нас, сказывают, бывает и по-другому.

– Да, – медленно кивнул Борис Иванович, – это мы заметили. Только до наших с Андрюхой носов еще дотянуться надо.

В райотделе царило деловитое утреннее оживление, которому оставалось всего ничего, чтобы превратиться в настоящую суету. Вежливый Подберезский осведомился у сменившегося дежурного, на месте ли старший лейтенант Чудаков («Мудаков», – отвернувшись в сторону, проворчал Комбат). Получив в ответ туманное «вроде бы», он рассыпался в благодарностях и вместе с Борисом Ивановичем устремился к лестнице.

На лестнице со страшной силой пахло табачным дымом, между этажами кучковались, усиленно загрязняя и без того густую, как гороховый суп, атмосферу, сотрудники в погонах и без. По коридору второго этажа сновали взад и вперед озабоченные люди с картонными папками, где-то неровно, с мучительными паузами стучала пишущая машинка, на которой кто-то упражнялся двумя пальцами, за одной из обитых темно-синим дерматином дверей слезливо орали, не то признаваясь в каких-то тяжких преступлениях, не то, наоборот, отрицая свою вину. Вдоль стен стояли деревянные кресла с откидными сиденьями, связанные продольными рейками по четыре, как в кинотеатре.

На некоторых креслах сидели изнывающие от казенной скуки, бледные от тревожных предчувствий свидетели и потерпевшие, многие из которых выглядели как самые настоящие головорезы с тридцатилетним стажем отсидок. Здесь тошнотворно воняло лизолом, и откуда-то из дальнего конца коридора доносились громыхание жестяного ведра, мокрые шлепки и шарканье – там мыли пол.

Сохраняя каменное выражение лица, Комбат прошагал по коридору и остановился перед дверью одиннадцатого кабинета. Под этой дверью тоже сидели две бледные личности с мятыми, словно отлежанными, физиономиями.