— Отцепись! Отпусти меня! Я ненавижу тебя! Не смей прикасаться ко мне!..

Она вырвалась, подбежала ко мне, сверкнула глазами, полными гнева.

— Что скрипишь зубами, предатель! — произнесла она. — На что ты меня толкаешь? А на моем месте ты поступил бы так же? Ты бы меня бросил, да?!

— Да! — закричал я. — Да! Ни видеть, ни слышать тебя не хочу! Убирайся!

Нефедов подошел к Милосердову.

— За него я принесу наркотики. Постараюсь добыть и оружие… Отпусти его, — добавил он тише, с мольбой. — Отпусти обоих, Милосердое, не бери грех на душу…

— Надо отпустить, шеф, — с другой стороны снова стал просить Леша.

— Полковник, вы не деловой человек! — хмыкнул Милосердое. — Какие наркотики? За кого вы нас принимаете? Я политик, за мной идет народ! А вы — наркотики…

— Да чо с ней церемониться! — вдруг сорвался с места Секач, быстро подошел к Анне и схватил ее за волосы. — На улицу, сука!

Он пригнул ее голову и толкнул к двери. Анна устояла на ногах, развернула левое плечо и сильно замахнулась. Мы ударили Секача почти одновременно: Анна залепила ему звонкую пощечину, а я, задней мыслью понимая, что мы подписываем себе смертный приговор, со стоном наслаждения заехал ему кулаком в подбородок. Секач рухнул на кассовую стойку, и вслед за этим события понеслись со страшной скоростью. Оглушительно застучала автоматная очередь, погас свет, раздался обвальный грохот бьющегося стекла, истошно завизжали женщины.

— На пол! — диким голосом кричал Нефедов. — Все на пол!

Рядом трещала стойка, раздавались выстрелы, короткие вспышки вырывали из темноты силуэты людей с оружием, над полом потянуло холодным сквозняком. Я лежал сверху Анны, прикрывая ее собой. Под чьей-то подошвой хрустнули осколки стекла. За стойкой страшным голосом кричал человек, ругался матом и умолял добить. Несколько человек позади нас выбивали прикладами остатки стекол в оконных рамах и срывали жалюзи. С улицы ударили мощные прожекторы, заливая зал молочно-белым светом. Я видел только полусогнутые фигуры омоновцев и лежащих на полу людей. Над ними плоскими струями покачивался дым.

Выстрелы затихли. Я оперся руками о холодный пол, усыпанный битым стеклом, дернул головой, стряхивая застрявшие в волосах осколки, провел ладонью по голове Анны.

— Нет, зря мы не пошли на «Евгения Онегина», — пробормотал я. — Президентская ложа, коньяк… Анюта, ты как?

— Дайте свет! — скомандовал кто-то.

Под потолком вспыхнули уцелевшие светильники. Я щурился, кашлял. Едкий дым сдавливал горло. У входа, прижимая коленом к полу Милосердова, стоял Леша Малыгин. Он завел обе руки Германа за спину и защелкнул на них наручники. Нефедов, морщась от боли, подошел к Малыгину, обнял одной рукой и кивнул на улицу:

— Иди, теперь без тебя разберемся.

— Анна, — позвал я. Она лежала на холодном полу лицом вниз. Я взял ее за плечи и приподнял. Волосы закрыли ей лицо. Тогда я сел на пол и положил ее голову к себе на колени. — Ну все, хватит, — сказал я. — Пошутили и хватит.

— Второй этаж блокирован? — спросил Леша у Нефедова. Тот кивнул. Правой рукой он поддерживал левую. На рукаве, выше локтя, проступило темное пятно.