– Дай Бог, чтобы установленная тобой государственная система существовала как можно дольше, и будем надеяться, что правящие классы еще в течение веков будут считать своим священным долгом отдавать государству силы и труд и не сбросят по небрежности на низших великие возложенные на них тобою обязанности, а сами вместо этого предадутся хищениям и станут думать лишь о личном благополучии и услаждении.

С этого дня, как и в царстве Удеа, маги совершали поездки в разные области, убеждаясь, что всюду царит порядок и обилие; но они отметили, тем не менее, что население было много развитее и беспокойнее, чем мирные земледельцы и пастухи Удеа.

В этом случае музыка сыграла очень большую роль. В каждой округе находилась школа, где преподавалось пение, игра на разных инструментах и танцы. Окончание работ обычно сопровождалось весельем, а дни народных праздников – хоровым пением и священными хороводами, поразившими магов изяществом ритма и красотой пластики.

Накануне последней поездки Эбрамар и Нарайяна находились вечером одни в помещении мага. Облокотясь на окно, Эбрамар задумался, и Нарайяна следил за ним, видимо, озабоченный.

– Дорогой учитель, – спросил он наконец после продолжительного, томительного молчания, – что значит тень грусти, которая заволокла твои глаза, бывшие мне всегда путеводной звездой в жизни? Может быть, ты недоволен мною? Между тем я старался изо всех сил, работал неустанно над развитием моего народа и, по мере понимания моего, прилагал свое знание, чтобы явиться пред тобой достойным возложенной на меня задачи.

Эбрамар повернулся и с бесконечной любовью посмотрел на своего «блудного сына», которого с такими усилиями вел он через бездну искушений и человеческих слабостей, а затем учил и радовался, когда на челе его духовного детища засверкал луч мага.

– Нет, мой милый, мне не в чем упрекнуть тебя, и я могу только похвалить твою огромную работу. Одно лишь замечание можно сделать тебе – за недостаток осторожности…

– В чем, учитель? Прости, в таком случае, мою невольную оплошность! – смущенный и расстроенный воскликнул Нарайяна.

Эбрамар положил руку ему на плечо и дружески сказал:

– Глупый! Еще раз говорю, что у меня нет упреков, потому что я не могу обвинять тебя в том, что твоя огненная душа, увлекающаяся красотой и искусством, парит над толпой, которой ты призван управлять. Я сам – художник и понимаю могущество красоты и то очарование, которым она объемлет душу; так мне ли осуждать тебя за то, что ты не выдержал, окружив себя сокровищами красоты, отпечатки которой носишь в себе самом. Только это понятное и… простительное увлечение заставило тебя несколько забыть правила осторожности. Подумай, сколько чувств ты преждевременно разбудил в душе твоего народа.

– Понимаю! Ты хочешь сказать о музыке, или вибрации, об ароматах и влиянии света? И ты находишь, что я слишком широко пользовался этими тремя великими силами в отношении еще первобытной природы моего народа? Но уверяю тебя, учитель, эта раса чрезвычайно богато одарена и требует лишь незначительного толчка для быстрого преуспевания. А я думал, что поступаю хорошо, пустив в ход имевшиеся в моем распоряжении средства, чтобы пробудить разум, привести в движение их чувства, возбудить в них новые желания, которые должны, в свою очередь, иметь соответствующие следствия.

Например, женщины очень красивы, но они показались мне лишь хорошенькими живыми статуэтками; не было в них ни заботы о своей наружности, ни желания нравиться, ни понятия о грации и женской прелести. Поэтому я и не считал вредным пустить в ход музыкальные вибрации, которые проникли бы сквозь грубую все же оболочку и, всколыхнув душу, пробудили бы в ней новые представления, а ароматы содействовали уже вибрации.

Эбрамар лукаво улыбнулся.

– Вижу, что корешки прошлого еще живут в тебе, и ты прежде всего занялся развитием прекрасного пола; хотя, конечно, душа женщины должна быть воплощением идеала во всех видах, но теперь речь идет не об этом.