– На Безрукова похожий, только с бородкой, – высказал странную осведомленность в репертуаре областного театра Порубов.

– Вот-вот. Он не игрой берет, а тем, что на звезду телевизионную похож. Бабы от него кипятком писают, а актер он никакой. Совсем никакой. Только мордой своей торгует. Я уже говорил – настоящих артистов теперь не делают. А почему? Учителей больше нет, повывелись. Традиция прервалась. Но это хорошо, ребята, что вы на спектакли ходите. Хотя бы будете знать, как играть не следует…

Андрюха с Клещом только поддакивали.

Когда появились первые комары, перебрались в дом, устроились в комнате с небольшим камином, украшенным собственноручно вылепленными из глины Петром Антоновичем русалками. Сисястые нимфы были безыскусно раскрашены гуашью – ярко-зеленые хвосты и волосы, нежно-розовые груди с карминовыми каплями сосков. Чувствовалось, что старый актер не реализовал в жизни всех своих сексуальных фантазий и теперь, на пенсии, догоняет упущенное в чуждом для своих талантов творчестве скульптора.

От выпитого Замирухин, казалось, помолодел, раскраснелся. Его зычный актерский голос заставлял дрожать стекла в доме:

– Если ты не играл Гамлета, то ты не артист. Попробуй в образ войти. Не каждому такое дано. Только великим! Шутка ли, почувствовать себя принцем датским.

Раздухарившись, он легко поддался на провокацию. Вскоре, маханув еще полстакана водки, вытащил из кладовки сундук, стер тряпкой с крышки толстый слой накопленной за годы пыли и извлек на свет божий старые театральные костюмы времен театрального кружка во Дворце молодежи, на дне сундука отыскал длинноволосый парик, а коробки с гримом доставать не стал.

Преобразившийся Петр Антонович выглядел внушительно – тронутые сединой волосы до плеч, завернут в средневековый плащ на манер тоги, на боку рапира, на ногах ботфорты. Воздев руку к потолку, обшитому вагонкой, он, ни разу не сбившись, прочитал знаменитый монолог Гамлета про «…быть или не быть…».

– Иногда забываю, что вчера на ужин ел, а эти слова до сих пор помню. – Бывший актер, запыхавшись, сел на стул и приложил руку к сердцу. То ли хотел этим сказать, что слова великого драматурга – самого Вильяма Шекспира – навечно сохранились там, то ли просто сердце слегка прихватило от выпитого.

– Быть или не быть – это, в самом деле, вопрос. А вот пить или не пить – в этом никакого вопроса не было и нет, только ответ. – Клещ тут же налил всем водки.

– Вот это ты верно заметил. Водка и творчество неразлучны. Это молодые актеры теперь не пьют. Кто-то наркотиками балуется, кто-то «форму» бережет. А великого искусства без алкоголя не бывает. Теперь уже нет того великого искусства, только прошмандовки какие-то на экране задницами крутят. И это называется искусством!

Несмотря на такое предисловие, вновь выпили за искусство. Вскоре язык у старика стал заплетаться, он произносил невнятные фразы, голова то и дело падала на грудь. Порубов с Плещеевым заботливо довели его до кровати, помогли снять театральные ботфорты Гамлета, плащ, уложив в постель. Через пару минут Петр Антонович уже храпел.

– Бедный Йорик, – процитировал Андрюха.

– Не Йорик, а Замирухин, – поправил его Клещ.

– Нехорошо, конечно, – проговорил Порубов, садясь на корточки возле сундука с театральным хламом. – Старик бы и так нам дал то, что нужно – стоило попросить. Но спалились бы, по-другому никак нельзя.

– Считай, не для себя берем, – успокаивал разнервничавшегося приятеля Плещеев и выкладывал на стол то, что могло им понадобиться. – Теперь таких париков не делают, сплошь синтетика.