После операции прошло три дня. Лёню перевели в палату, в которую ей разрешено было зайти, и сейчас он просто лежал… Лежал, не шевелился, еле — еле дышал, наслаждался писком аппаратов. Точнее наслаждалась она, Леня‑то этот писк не слышал. Если слышал бы, проснулся хотя бы для того, чтоб заставить врачей выключить эту машину.

Марина из окна следила за тем, как рядом со входом в больницу выкладывают плитку. С высоты четвертого этажа смотрелось забавно. Хотя сейчас ей интересно было смотреть на что угодно, лишь бы не на Леню с закрытыми глазами. Это зрелище заставляло ее внутренне содрогаться.

Она привыкла к нему другому. К сильному, с ясными глазами и спокойным голосом. Способному одним словом убедить — все будет хорошо, ее паника напрасна. А сейчас он не мог убедить. Он спал…

— Марин, — тихий оклик за спиной сначала показался ненастоящим. Марина подумала, что слишком много времени провела вдали от людей, а теперь голоса уже даже мерещатся, но когда он повторился, — Марин…

Так быстро она еще никогда не бегала. Одним махом достигла кровати, чуть не промахнулась мимо кресла, засмотревшись на него. На живого, с ясными глазами, спокойного, сильного…

— Лёня, — и ком стал в горле, и говорить было так сложно, а главное — сказать нечего.

Слезы как‑то сами покатились из глаз. И останавливаться не хотят, льются и льются. Без остановки, в три ручья, как у девочки… Не выпуская руку мужа из пальцев, Марина попыталась справиться с потоками скорей просто размазывая их по щекам.

— Видишь, что ты со мной делаешь? Мне не положено плакать, Лёнь, люди не поймут. Ну какая стерва станет плакать? И тушь потечет.

— Я думал, больше тебя не увижу… — а он, кажется, даже не слышал, что она говорит. Бегал взглядом по лицу, впитывал, всматривался, пил… Вбирал в себя и не собирался больше отпускать. Никогда и ни за что.

— Ты что, в рай собирался? — продолжая утирать слезы, Марина попыталась пошутить. — Я слышала, что по выходным там свиданки с жителями ада разрешены, так что не дождешься.

— Какая же ты у меня дурочка, Маринка. — И шутку ее он не оценил. Никогда не ценил, и сейчас тоже. Но ведь что‑то ценил. Почему‑то всматривался, впитывал, вбирал…

— Ты люби меня, главное. Лёнь. Люби. Дурочку. И не пугай, пожалуйста. Я без тебя не смогу.

Наверное, есть, что любить. Потому и ожил. Потому не смог бросить, оставить, уйти. Она клялась, что не отпустит, но он всегда все решал сам. И сейчас тоже решил — решил, что еще рано оставлять ее.

— Я без тебя тоже.

Ребенок ударил ножкой, заставляя Снежану рефлекторно прижать ладони мужа к животу чуть сильней.

— Позвони Марине, Марк.

— Сейчас? — он тоже почувствовал, улыбнулся, а потом заглянул в обеспокоенное лицо обернувшейся жены.

— Да, сейчас. Мне кажется, нужно позвонить сейчас.

— Я позвоню, — схватив телефон с качели, на которой Марк оставил девайс, Катя приложила его к уху, набирая нужный номер.

— Все хорошо? — а Марк еще раз пристально посмотрел на Снежу, которая будто к чему‑то прислушивалась, приглядывалась, неизвестно только внутри себя или снаружи…

— Да, все хорошо. — А потом прикрыла на секунду глаза, щурясь, подержала так пару мгновений, вновь посмотрела на Марка. — Я почему‑то думаю, что сейчас будет очень хорошо.

— Алло… — после нескольких долгих гудков, где‑то там, за океаном, взяли трубку. Катя прохаживала взад вперед, что‑то внимательно слушая, Марк неотрывно следил за дочерью, а Снежа… Снеже почему‑то казалось, что эту фотографию Леониду отправлять уже не придется.