Сама Бриджит, наверное, поступила бы так же. Она вспомнила Ройзин, когда та родилась.

«Да, я бы сделала все возможное, чтобы уберечь ее. Или Лайама. Или любого ребенка».

Ройзин вновь взялась за каток, отвернувшись. Она еще не поняла, что мать знает. Она и ради Имонна поступила бы так же. Тот — еще один идеалист, как Коннор. Ройзин сама уязвима. Это ее первый ребенок. Из-за него она могла заболеть. Ей предстояло стать неповоротливой, неуклюжей, нуждающейся в любви супруга, его защите, эмоциональной поддержке. Она могла и перепугаться. Рождение ребенка творится в одиночестве и с великой болью, к тому же одолевают сомнения, здоров ли младенец, сможет ли она хорошо ухаживать за ним, чтобы это крохотное, требовательное, бесконечно дорогое существо жило в холе и неге. Порой она будет чувствовать себя такой усталой… Ей нужен Имонн. Наверное, у Ройзин нет выбора.

— Твой отец не знает, — произнесла Бриджит вслух.

Ройзин положила простыню в корзину.

— Скажу через пару месяцев.

— Я не о ребенке. — Бриджит передала дочери следующую простыню. — Отец не знает, что именно ты сообщила ИРА, или кто он там, этот Пэдди, где мы находимся.

Ройзин застыла с поднятыми руками. Не было слышно ни звука, кроме капель падающей с простыни воды.

— Я понимаю, почему ты это сделала, — продолжала Бриджит. — Я сама могла бы так поступить, защищая тебя, когда ты еще не родилась. Только не жди, что и он поймет. Думаю, не сумеет. И Лайам тоже.

Ройзин выглядела как побитая собачонка. Бриджит поняла: дочь все время ожидала, что отец отвергнет ее, но не думала о Лайаме. То была новая боль, и, став реальной, она, возможно, терзала куда сильнее, чем представлялось ей раньше.

— Я думала, когда он узнает, как много нас, желающих мира, то возможно, хоть чуть-чуть уступит, — вздохнула Ройзин. — Кому-то придется! Мы не можем и дальше, год за годом, так продолжать, ненавидя и оплакивая, а потом начиная все сызнова. Я не буду! — Она прикусила губу. — Я хочу чего-то получше.

— Все мы хотим, — тихо произнесла Бриджит. — Разница в том, чем мы готовы расплатиться за это.

Ройзин отвернулась.

Покончив со стиркой, Бриджит развесила белье на веревке, подперев ее в середине длинным шестом со специальной выемкой на конце, чтобы простыни не касались земли.

Как же уберечь Коннора от разочарования, которое непременно наступит, когда он узнает, что предала его родная дочь? Все увещевания на свете не в силах будут заглушить боль. Даже если разумом он и поймет, то чувствами — нет. Сначала Адэр, теперь Ройзин…

А Лайам? Он ошарашен, все его незыблемые истины рассыпались в прах. Его отец, который, как он считал, такой сильный, что ни перед чем не дрогнет, выходит из себя, позволяет понукать собой людям, которых презирает, и ничего не может с этим поделать. А теперь еще и сестра, оказывается, все это устроила — ради страстей и верности, о каких он имел лишь смутные представления.

Бриджит установила шест, неуклюже выгибая руки под тяжестью сырых простыней, раздуваемых ветром. Неожиданно стало легко, и, резко обернувшись, она уткнулась прямо в Пэдди.

— Виноват, — извинился он, помогая выпрямить шест.

— Спасибо, — пробормотала Бриджит, поняв, что парень просто решил помочь.