|
Гофман, позевывая, читал немецкую газету, потом принялся за русскую. Крумин считал деньги в кассе. С дождя зашел пастор Тромберг, сложил свой большой черный зонт и сказал, что хотел бы купить марки. На нем был черный непромокаемый плащ, который блестел, как шкура какого-то странного животного. Гофман начал на немецком какую-то вежливую фразу насчет погоды и того, что пастор бесстрашный человек, раз рискнул выйти из дома, но тут снаружи что-то ослепительно сверкнуло, озарив ярчайшим светом все уголки почтового отделения. Я почувствовала, как подо мной слегка подрагивает пол, и гром загрохотал так жутко, так неистово, что я решила, что сейчас оглохну. Ружка вскочила и забралась под мою конторку, я видела, как блестят ее глаза.
– Что? Что случилось? – твердил Крумин, вцепившись в свой стол. Он переживал момент паники, когда человек словно прикипает к месту и не может пошевелиться. – Как близко гремит, – спокойно промолвил пастор, снимая свое пенсне и протирая стекла платком. – Может быть, молния попала в телеграфный столб? У Гофмана оказалось больше присутствия духа, чем у меня и Крумина. Он подошел к двери и распахнул ее. Снаружи лил дождь, но сквозь его пелену была видна цепочка телеграфных столбов, которая заканчивалась возле нашего отделения. – С теми столбами, которые я вижу, вроде бы ничего не случилось! – крикнул Гофман, поворачиваясь к нам. Дверь во внутреннее помещение распахнулась, и оттуда выбежали Серафим и мой отец. В первое мгновение я даже не узнала лица Джона Ивановича: так оно было искажено тревогой. – В наш дом ударила молния! – крикнул мой отец, предваряя любые расспросы. – А его семья там… Я похолодела. – Нил Федорович, вы остаетесь за главного! – распорядился Джон Иванович. – Простите, господа, но обстоятельства… – Я могу пойти с вами, – предложил Гофман. – Благодарю вас, но мы справимся сами. По крайней мере, – добавил Джон Иванович, – я очень на это надеюсь… Он вместе с моим отцом скрылся во внутреннем помещении, где имелся отдельный выход для служащих. Пастор надел очки и повернулся ко мне. – Дайте мне четыре копеечные марки, пожалуйста… Благодарю вас. Я взяла деньги, положила их в кассу и умоляюще покосилась на Крумина. – Идите, Анастасия Михайловна, – вмешался Гофман. – Все равно, какие сейчас посетители? И я выбежала наружу, даже не поблагодарив его за вмешательство, а Ружка последовала за мной. Не знаю, что я ожидала увидеть… Меня поразило, что наш дом по-прежнему стоит на месте и не обратился в груду развалин. Потом уже мне сказали, что крыша с одной стороны была черной, как сажа – наверное, оттуда и начался пожар. Лив на цепи метался и скулил во дворе. Моего отца я нашла в одной из комнатушек. Тут же находился Джон Иванович, который успокаивал жену и детей, а в углу стояли слуги – его лакей и приходящая служанка из деревни, которые жались друг к другу от ужаса, хотя раньше не слишком ладили между собой. – Я даже не успела ничего понять! – кричала Эвелина. – И вдруг грохот! И меня отбросило куда-то… Кажется, я даже потеряла сознание! Но хорошо, что дом не загорелся! От удара молнии бывают такие пожары… Ружка негромко зарычала. Я подняла голову и увидела, как надо мной на потолке растет огненный цветок. – Горим! – закричала я. Нужно было срочно принести воды. Неменек был близко, но все равно, что за тридевять земель. Пока мы будем таскать ведра, все сгорит! И даже дождь кончился. – Детей, детей спасайте! Вещи! Господи, что с вещами-то делать… Кошки! И Лив во дворе привязан! И мой курятник, мой огород… Служанка бросилась спасать кур и Лива, слуга кинулся наверх – собирать вещи. |
