Из всех них я ближе всего сошлась с его сестрой, Гвеннан, поскольку мы были с ней одного возраста и быстро стали подругами. Кипучая энергия сочеталась в ней с врожденным высокомерием. Обычно мы забирались на вершину утеса и лежали там в зарослях утесника, разговаривая, — или, скорее, она говорила, а я — слушала.

— В церкви Святого Неота есть витраж, — однажды сообщила она мне. — Ему много сотен лет, и на нем изображены святой Бричан и все его двадцать четыре ребенка. Там и Сент-Ив, и Менфре, и Энделиент. Менфре — это, разумеется, наш предок, а папино имя происходит от Энделиента. А Гвеннан была дочерью Бричана, так что, как ты теперь понимаешь…

— А как насчет Бевила?

— Бевил! — Она произнесла это имя с благоговением. — Его назвали в честь сэра Бевила Гранвилля, самого великого воина в Корнуолле. Он сражался против Оливера Кромвеля.

— Но тогда получается, — сказала я, вспомнив историю, которую знала несколько лучше моей подруги, — что он проиграл бой.

— Что ты, разумеется, он победил! — с презрением возразила она.

— А мисс Джеймс утверждает, что королю отрубили голову и к власти пришел Кромвель.

Но Гвеннан была настоящая Менфрей, она властным жестом отмела в сторону мисс Джеймс и книжки по истории.

— Бевил всегда побеждал, — заявила она, и с этой темой было покончено.

Стены дома снова сменили цвет — розовые отблески померкли, и камень засеребрился в ярких рассветных лучах. Я смотрела на берег, на грозные скалы, острые, словно ножи, предательские скалы, которые слишком часто скрывало море. Эту цепь скал, вздымавшуюся из воды на подступах к острову, называли Стражами. Гвеннан говорила, что это — потому, что они зачастую прячутся и таятся в ожидании, готовые пробить днище всякому судну, которое подойдет к ним близко. Безлюдный остров — часть этой цепи скал — располагался примерно в полумиле от материка и представлял собой не более чем торчащий из моря горб около полумили в окружности. Дом здесь стоял только один, однако на острове бил источник с пресной водой, из-за которого, как опять-таки говорила Гвеннан, дом здесь и построили. С ним связана была какая-то тайна, и почему-то никто не желал в нем жить. Теперь я говорила себе, что это — очень хорошо; если бы здесь кто-то был, где бы я провела прошедшую ночь?

Будь у меня выбор, я бы ни за что не поселилась в подобном месте. Сейчас дом, в котором никто не соглашался жить, был озарен благословенным светом, но даже и теперь он выглядел мрачным, словно прошлое, обитавшее здесь, пыталось схватить тебя, задержать, так чтобы и ты навеки принадлежала ему.

Расскажи я об этом Гвеннан, она бы посмеялась надо мной. Я ясно себе представляла презрительные нотки в ее высоком, хорошо поставленном, властном голосе.

— У тебя слишком богатое воображение. А все из-за твоей болезни.

Гвеннан не испытывала неловкости, в открытую обсуждая вопросы, которых прочие предпочитали не касаться, словно их вообще нет. Может быть, именно поэтому я находила ее общество неотразимо привлекательным, хотя по временам мне и бывало больно.

Я проголодалась, съела шоколадку, которую принесла мне Гвеннан, после чего наконец осмотрелась. Ночью покрытая пылью мебель казалась призрачной, и я даже думала, не устроиться ли на ночлег снаружи; но земля была жесткой, воздух пронзительно-холодным, а шум моря, походивший на бормотание многочисленных голосов, за дверью звучал громче и настойчивей, чем внутри дома.