Он повернулся и, не дожидаясь остальных, пошел к замку. Не зная кому отдать наган, я неопределенно поводил им в воздухе.

— Давайте, — Джеральд протянул руку, — это мой.

Оружие, я сразу заметил, было совсем новеньким.

Попав в большую, по-видимому, центральную залу замка, я скоро обратил внимание на один из многочисленных развешанных по стенам портретов — портрет Оливера Кромвеля.

Совсем небольшой по размеру.

Кромвель в начале своей легендарной биографии не очень-то любил парадность, и здесь он был изображен в простой белой с небольшой кружевной отделкой рубахе с широким воротом. Со спокойным и даже на первый взгляд безразличным выражением лица. Хотя приглядевшись, можно было усомниться в этом безразличии. Скорее, в его облике угадывалась покорность року, готовность делать все до конца, как это и отвечало его религиозным и гражданским понятиям. И этим создавался образ обманчивого спокойствия.

— Вам нравится этот портрет? — услышал я вдруг приятный негромкий голос и, оборотясь, увидел спускающегося по лестнице с галереи второго этажа пожилого джентльмена.

— Сэр Джон Холборн, — представился он, сходя с последней ступеньки и направляясь ко мне. — А вы, я ведь не ошибаюсь, капитан Дастингс? Джеральд рассказывал мне о вас.

Я молча поклонился.

— Этот портрет, — сэр Джон на секунду замолк, глядя на великого англичанина, — был подарен моему предку самим Кромвелем в первую годовщину победы в знаменитой Престонской битве. Наш род со своим войском защищал тогда левый фланг и не позволил коварным шотландцам высадить морской десант в тыл Кромвелю. Это очень многое решило, может быть, даже все…

Он задумчиво замолчал, а я, пользуясь этой паузой, получше рассмотрел его лицо.

Сэр Джон несомненно не был стар, видимо, его не следовало бы даже называть пожилым человеком, но выглядел он так, как будто жизнь задалась целью выжать из него все силы и укоротить, насколько возможно, положенный век. Сохранив еще в изрядном количестве волосы, он был почти седым. Причем той старческой сединой, которая делает волосы слишком мягкими и малопослушными. Они были клочковато взъерошены, и он, видимо, уже по привычке, а не для приведения в порядок, часто поправлял и приглаживал их. Лицо у него было бледное, отечное, но с очень подвижными глазами и с беспокойным болезненным блеском, который, во всяком случае поначалу, неприятно подействовал на меня.

— Вы, я вижу, уже познакомились, — послышался откуда-то из глубины голос Уиттона, а затем появился он сам. — Каспер рассказал мне о прекрасном улове анчоусов, который вам, капитан, с Роббинсом сегодня достался. Это значит, Джон, что завтра на обед мы будем есть чудесную уху. Старый Роббинс прислал нам пять фунтов в подарок.

— Передайте ему, пожалуйста, мою искреннюю благодарность. Как вы устроились у них? Они славные люди, вам не показалось?

— Да, сэр Джон, они действительно очень славные люди и устроился я прекрасно, а через неделю прибудет мой друг, с которым я надеюсь вас познакомить.

— Очень буду рад.

— И еще одна радость, Джон. Мистер Дастингс — отличный шахматист. Так что тебе придется попотеть в сражениях с ним.

— Я вовсе не утверждал наличия у себя подобных качеств… — начал было я, но хозяин прервал меня снисходительной улыбкой:

— Мэтью любит легкие розыгрыши, не обижайтесь на него. К тому же, он всегда стремится подсунуть мне кого-нибудь вместо себя для игры в шахматы. Он очень прилично играет, но я ему надоел, и у него масса дел по хозяйству. Добавьте к этому, что он, как это теперь любят говорить, спортивный фанат: гири, плавание, еще какие-то физкультурные упражнения.