— Эма, мы теперь за городом. Здесь можно не спешить.

Эма согласилась, и мы в миллионный раз запели песню Мадонны про автобус.

Так мы и тащились за грузовиком и распевали, когда тот вдруг — дальше все происходило, как в кино — налетел на какой-то бугор, тумбы в кузове поехали, крепившие их цепи полопались, и груз посыпался вниз — как кегли, только из бетона. Эти кегли сыпались на нас градом, скатывались с дороги в кювет, летели прямо на меня; все происходило так быстро, что времени удивляться не было. Одна тумба скользнула по нашему лобовому стеклу и вмяла его внутрь. Другие падали на крышу, та прогнулась и закрыла мне обзор, нога моя уперлась в тормоз, но мы продолжали катиться вперед. В какой-то момент мы с Эмой прекратили пение, и в голове у меня с кристальной ясностью оформилась мысль: сейчас мы умрем. Я погибну вместе с ребенком на сельской дороге в Ворвикшире. Я еще не готова…

Я взглянула в зеркало заднего вида — Эма была озадачена, но не испугана. Это мое дитя, я не смогла его уберечь.

Камнепад продолжался целую вечность. Мне показалось, что, прежде чем мы замедлили ход, прошли годы: Эма пошла в школу, благополучно преодолела подростковый возраст, и сейчас впервые в жизни она испугалась, что залетела. Это было как во сне, когда хочешь бежать, а ноги не слушаются; педаль тормоза была вдавлена в пол, но безрезультатно.

Наконец, слава богу, мы остановились. Я сидела, тупо глядя перед собой и не веря, что мы наконец встали. Потом повернулась к Эме. Та протянула мне ручку. В кулачке у нее что-то было.

— Стекло, — сказала она.

Я выбралась из машины, в ногах была такая легкость, будто я не шла, а плыла по воздуху. Я вынула Эму из детского сиденья, и она тоже показалась мне невесомой. В ее прическе, как у девочки Доры из «Затерянного города», блестели сотни осколков — заднее стекло вдавилось внутрь, прямо на ее головку, но странное дело — ее совсем не поранило. И меня тоже. Нигде не болит, крови тоже не видно.

Водитель грузовика от шока заговаривался.

— О господи, — твердил он. — О господи! Я думал, я вас убил, я думал, я вас убил.

Он достал мобильный телефон и куда-то позвонил («Помощь вызывает», — вяло подумала я), а я стояла, держала Эму и смотрела на изуродованную машину, и повсюду, по всей дороге, были бетонные тумбы, тумбы, тумбы… Мне захотелось сесть, я опустилась на поросшую травой обочину и прижала к себе ребенка. Мы сидели на краю дороги, и я вдруг поняла: на мне нет ни царапины не потому, что я такая везучая, а потому, что я уже умерла. Я щипнула себя за руку. Что-то вроде почувствовала, но я не была уверена. Тогда я ущипнула Эму, и она посмотрела на меня с удивлением.

— Прости.

— Ой, Лили, — сказала она. — Не шали.

День выдался довольно холодный — от дыхания шел пар, — но мне было комфортно: голова, как в разреженном воздухе, кружилась, но на меня снизошел необычайный покой. Я еще крепче прижала к себе Эму, щека к щеке, и мы замерли, будто позировали фотографу. Вдалеке раздался вой сирен, потом подъехала «Скорая», из нее выпрыгнули какие-то люди и побежали к нам.

«Вот оно, — подумала я. — Сейчас я увижу, как мое бездыханное тело кладут на носилки, а я буду парить в пяти метрах над землей». Я только не могла понять, жива ли Эма или тоже умерла.

Мне в глаза посветили тонким фонариком, на руку нацепили рукав тонометра, и посыпались дурацкие вопросы.