Но сын храброго Аамеса не понял иронии.

— А вот конец подписи, — показал он внизу гробовой Доски.

«Я сделался высокоуважаемым — прочел жрец — и достиг старости. Со мной будет то, что есть удел всех людей на земле. Я снизойду в подземный мир и буду положен во гробе, который я для себя сам велел сделать» . Жрец кончил и задумался.

— Кого же ты положишь в этот богатый гроб, если твой отец съеден акулами Великой зеленой воды (Уат-Ур)? — спросил он сына Аамеса.

— Не знаю, святой отец, — отвечал молодой египтянин.

— Надо будет положить его изображение, исполнив над ним все похоронные обряды бога Озириса, — сказал жрец.

X. ВОСПОМИНАНИЕ О ТРОЕ

Юная Лаодика между тем с глубокой тоской смотрела, как корабль все более и более удалялся от тех мест, которые, казалось ей, омываемы были ее родным морем. Эти мутные воды реки, так непохожей на родной Ксанф или Скамандр, эти пугающие ее гиганты-пирамиды, высившиеся к незнакомому небу, эти молчаливые звери-люди, сфинксы, эти храмы чудовищные, непохожие на ее родные храмы — храмы ее богов, отвернувших от нее лицо свое, эти выжженные солнцем горы с мрачными в них пещерами-гробницами, хранилищем старинных мумий, эти гигантские пальмы, так непохожие на милые лавры и мирты ее родины, — все это еще больше заставляло ее мысль и ее изболевшее сердце тянуться к милому северу, к грустным теперь, опустошенным берегам бедной Трои, к ее задумчивым рощам, к озаряемой родным солнцем, а теперь затуманившейся облаками Иде, к священному Илиону.

Милое, золотое, невозвратное детство, когда она с братьями и сестрами и с этим обломком ее прошлого, с доброй черной няней Херсе бегала по берегу родного моря! Никого из них не осталось. Нет и Кассандры, которую ока видела последний раз в эту ужасную ночь — жива ли она? Может быть, подобно ей, томится в неволе, в чужой стране. И никого-то не пришлось ей оплакать, как оплакала она когда-то доброго Гектора — милого Гектора, который ее, маленькую Лаодику, часто носил на руках или пугал ее, надев свой страшный, косматый и блестящий шлем, как в последний день своей жизни он испугал этим шлемом своего маленького Астианакса. Никого не осталось!

А милый родной дом — дворец ее отца? Что с ним: остался ли он цел или сгорел в эту ужасную ночь вместе с остальной Троей?

Лаодика глянула туда, где сидел Адирома со своими спутниками и где был ее господин — господин Лаодики, любимой дочери царя Приама, а теперь рабыни!

При виде Адиромы на нее повеяло чем-то родным, милым. Ведь сколько лет она видела его в своем дворе, в числе рабов своего отца. Когда она была много меньше, Адирома часто делал ей игрушки — лепил из глины сфинксов и бога Аписа или пел египетские песни. Как он спасся из Трои, когда все там погибло? Как он попал в Египет? Может быть, он знает что-нибудь о судьбе ее отца, матери, братьев и сестер.

— Надо бы поговорить с Адиромой, няня, — сказала Лаодика своей черной Херсе, — он такими добрыми глазами посмотрел на меня.

— Да, милая царевна, я постараюсь поговорить с ним, — отвечала старая рабыня.

— Поговори, он добрый.

— Да, он, может быть, знает что-нибудь о Трое.

— О, всемогущие боги! — тихо вздохнула девушка. — За что вы послали на нас гнев свой? Разве мы мало приносили вам жертв? Разве не часто бедный, милый отец мой возжигал вам костры с целыми гекатомбами? А не я ли сплетала вам венки из лавров и миртов? Не я ли курила перед вами благовониями Востока? О, безжалостные боги!

Слезы тихо струились по щекам обездоленной жертвы неумолимого рока.

— Не плачь, дорогая, светлая царевна, не тумань своих ясных глазок: боги милостивы, они воротят тебе и родину, и родной кров, — утешала ее старая негритянка.