– Как, разве ты не видела?

– Что?

– У него же была татуировка во весь лоб! Круглая такая, большая. А еще говорят, что здесь лучшие во всей Москве охранники!

Это был он, он!

Странно, что Олег говорил о какой-то татуировке. Никакой татуировки она не заметила. Может быть, ему пришлось сделать ее, чтобы никто его не узнавал?

Какая же она идиотка! Он стоял так близко, стоило ей только руку протянуть – и она бы коснулась знакомого лица. А она позволила охранникам увести его, промолчала.

Повернуть бы все вспять – вот тогда бы она уж не растерялась. Улыбнулась бы, заговорила с ним, стараясь выглядеть спокойной. Расспросила бы, как ему удалось выжить. И как получилось так, что никто об этом не знает. Под каким именем он живет, чем занимается? Женат ли (подумав об этом, она тяжело вздохнула), есть ли у него дети? Если да, то, должно быть, они Санечкины ровесники.

А потом… Потом она пригласила бы его поужинать. Они отправились бы в ее любимый закрытый ресторанчик «Кабачок», что на набережной, у самой воды. Вход в этот маленький гастрономический рай был открыт только для знаменитостей, крупных бизнесменов и их длинноногих сопровождающих (криминальные авторитеты не в счет, да их и не пленяла атмосфера неброского уюта, царившая в «Кабачке»). А если бы простой смертный подошел к безукоризненно одетому охраннику в надежде проскочить внутрь, тот бы с вежливой улыбкой сообщил простаку, что все столики на сегодняшний вечер заказаны за две недели вперед.

Они сидели бы в уютном алькове, разговаривали, пили бы ее любимое кипрское вино «Херитаже» и разговаривали, разговаривали… А потом он посмотрел бы на нее исподлобья и, мягко улыбаясь, сказал бы, что за эти годы она ничуть не изменилась. А что, в приглушенном свечном свете да в выигрышном макияже Катю вполне можно было бы принять за двадцатипятилетнюю.

Она бы все поняла правильно. Влажно улыбнувшись, накрыла бы его руку своей рукой, он, не глядя, расплатился бы с подскочившим официантом, и…

Они бы начали целоваться уже в такси, на заднем сиденье. Любопытный шофер, конечно, подсматривал бы за ними в зеркальце заднего вида: в конце концов, Катя – известная актриса, к тому же замужняя женщина с безупречной репутацией. Но ей было бы все равно, все равно, честное слово. Какая разница, что будет завтра, через год, через час? Главное, есть его руки, сухие и горячие, его ищущие губы, его голос, принадлежащий только ей…

Катя прислонилась к двери – нет, не одна она находилась в тесной кабинке общественного туалета. Вернее, не совсем одна – ведь она чувствовала, чувствовала его незримое присутствие.

Его руки.

Катина ладонь скользнула в вырез глубоко декольтированного пиджака, и от этого нетерпеливого прикосновения она вздрогнула и больно прикусила нижнюю губу, чтобы не закричать в голос. Ее руки на мгновение стали его руками – ищущими и жадными. Не жалея, она рванула золотистые пуговицы, отшвырнула пиджак в сторону, спустила лиф. Как она соскучилась по этим рукам, по этим длинным жестким пальцам, тонко пахнущим кофе и «женскими» ментоловыми сигаретами.

Видели бы ее сейчас гости и журналисты – лиф спущен до талии, юбка задрана так, что видны худые загорелые ляжки и узкая, обработанная эпилятором полоска золотистых волос. Руки слепо блуждают по бедрам, пощипывают и мнут гладкую кожу на ягодицах. Наконец, пальцы ее мягко скользнули внутрь, Катя зажмурилась и судорожно вздохнула – она боялась привлечь чье-нибудь внимание. В соседние кабинки постоянно заходили люди, и она ласкала себя под звук спускаемой в унитазах воды.

Ей не потребовалось много времени – она была слишком взвинчена для того, чтобы томить себя медленной сладостью.