В первый раз придя к ней в квартиру, я сразу подошел к окну, выглянул и помахал рукой своему дому. Привет!

Тогда же мы в первый раз переспали. Скукотища-а-а! Кто бы подумал, что женщина, любящая разгуливать голой, окажется такой вялой в постели? Она думала, что слабые шевеления бедрами и попискиванье в конце и есть La Dolce Vita. Она сказала, что из всех мужчин, с которыми спала, я единственный, кто, кончая, не производил никакого звука или движения. А потом шутливо спросила, кончал ли я. Я сказал: «Да». Ее улыбка погасла, и она сказала: «О!», словно переступила дозволенные границы. И это было действительно так.

Так что первым делом я научил ее, как вести себя в постели, и она усвоила урок, но разве это все? В постели, в беседе, в жизни моя любовница Тони не шла в сравнение с моей Тони, за которой я наблюдал в бинокль. Глядя в бинокль, я мог воображать что угодно. Спать с ней, или есть ее стряпню, или слушать ее разговоры могло быть интересно лишь в той мере, насколько это действительно было интересно, не больше. Здесь не было места воображению. Как часто я убегал из ее квартиры, ее объятий, ее снов и спешил обратно к себе, где хватался одновременно за бинокль и член и следил, как она голая вытряхивает пепельницу, которую я только что наполнил, как снимает пластинку, под которую мы танцевали час назад, прежде чем пойти в спальню.

На день ее рождения я совершил нечто, привязавшее ее ко мне навсегда. В детстве ее любимой книжкой был «Питер Пэн», и она в шутку говорила о своем часто возникающем желании, чтобы теперь пришел Питер Пэн и унес ее в страну Нетинебудет. Так вот, взяв напрокат зеленый костюм эльфа, я по толстой веревке, которой пользовался много лет назад, когда занимался скалолазаньем, вечером спустился с ее крыши – естественно, в костюме – и постучался в окно. А вот и я! Я пришел к тебе, Тони! Когда захочешь на звезду…

Вот как я получил свое прозвище. Когда она открыла окно и я влез в него, она обняла меня и спросила, не страшно ли мне было висеть на тридцатом этаже. Я сказал, что нет, что я лишь немного устал от всех этих маневров.

– Ах, мой чудесный Усталый Ангел. Я люблю тебя!

После этого я мог надеть ей на шею поводок и водить за собой.

Но вместо этого я начал ей звонить. Существует искусство телефонных звонков, весьма родственное искусству приготовления безупречного суфле – которое без лучших ингредиентов не поднимется как надо. Можете по телефону угрожать убийством, но это дешевка. Самые надежные продукты – это послать к двери Тони распорядителя похорон, чтобы сообщить «осиротевшей» о «недавно скончавшейся». Только скончавшаяся в данном случае – то же лицо, что и осиротевшая. Представьте ужас распорядителя похорон. А еще лучше представьте испуг Тони. Я звонил десять раз на дню. Говорил ей, что знаю, кто сшил ей ее лучший лифчик под цвет ванной комнаты. Говорил, что влюблен в нее. Что ненавижу ее. И прочее, и прочее.

Я мог стоять у своего окна с выключенным светом, держа в одной руке бинокль, а в другой телефонную трубку, и звонить. Видеть ее лицо, когда она понимала, кто это! Часто она сразу вешала трубку. Или я вешал трубку, просто на случай, если она подключила к линии записывающее устройство. Предосторожность никогда не помешает. Я наблюдал, как она плачет, наблюдал, как бросает трубку и трясется. Я наблюдал, как она хватается за голову и падает на пол в таком страхе, какой только может испытать человек.

Удивительно, что только через месяц после начала моих звонков она рассказала мне о них. Ну и мужество было у этой женщины! Я пришел в бешенство. Нужно позвонить в полицию! Что он о себе думает, этот извращенец? Я выдал ей множество хороших предложений. Ее успокоили и ободрили мои советы, что делать.