| Билетов никто не брал. Поезд тронулся, мужики стали кучковаться по трое, у меня спросили: «Будешь?» Я даже не понял, что они имеют в виду, но не мог же я сказать «нет» — я же был настоящий рыбак! Пришлось выдать ещё рубль, и стало ясно, что сейчас будем пить водку — на троих. Я сильно заробел — на троих это вам не рюмочка в гостях за столом, но скорее откусил бы себе язык, чем признался этим огромным дядькам, что я, скажем, не готов или мне не очень хочется. Достали водку, стаканы, домашние бутерброды, плавленый сырок «Дружба», порубили колбасу прямо на ящике. Мне протянули стакан — почти полный! Омертвев от ужаса, я выпил его, не отрываясь, и понял, что жую сырок пополам с фольгой. Этап употребления прошёл, слава Богу, достойно, но я со страхом ждал последствий — должно было развезти. Дальше получилось смешное — развезло всех, кроме меня. Заплетающимися языками, не очень слушая друг друга, они шумно травили в пространство обычную рыбацкую небывальщину, а я тихо сидел, смотрел на них и удивлялся — что сделалось за пятнадцать минут с этими крепкими мужиками, — что касается меня, то мне стало очень тепло, но с головой ничего не случилось — видимо, от страха. Сила духа победила. Яне очень помню ощущения перехода с портвейна на водку, хотя предполагаю, когда это произошло — году в семьдесят девятом, когда мы вдруг попали из московского подполья в гастрольную жизнь — поезда, гостиницы, дворцы спорта, огромное количество новых знакомых и друзей — артистов. В этой среде господствовали водка и коньяк, и мы радостно с головой ушли в новые ощущения. Хотя помню — гораздо раньше, семьдесят третий, третий курс Архитектурного, ноябрьская слякоть, пять остановок на метро — Парк культуры, Кропоткинская, Библиотека имени Ленина, Проспект Маркса, Дзержинская, в вагоне битком, спишь стоя, держась рукой за поручень, «Осторожно, двери закрываются», насквозь бегом через Детский мир вверх по улице Жданова, звонок уже прозвенел, в вестибюле пусто, слава Богу, первая пара — история искусств, это на втором этаже, в тёмном зале со слайдами, твоего опоздания не заметили, на кафедре — профессор Косточкин, он говорит — «римлянинин» и «пиршествО», мучительно хочется спать, некуда положить голову и всё-таки спишь, и римлянинин на пиршестве назойливо ломится в твой сон, перемена, сигарета «Прима» в туалете, она сырая и противная, и всё вокруг серое, сырое и противное, и проснуться до конца нет никакой возможности, и тут рядом оказывается Борька Соловьёв, он большой и добрый, и говорит тихим басом: «Может, под полпервого?» — и в жизни сразу появляется небольшая, но совершенно ясная цель, и мы выбегаем из института в осеннюю мерзость, но это уже ничего, бежать недалеко — метров сто вниз по Жданова, а там на углу — кафе «Сардинка», а почти напротив — винный, и Борька уже взял чекушку, и мы спускаемся в «Сардинку» — она в полуподвале, и там ровно столько народу, сколько надо, — не много и не мало, за столиками сидят, а очереди — никакой, и мы берём по полпорции первого — солянки мясной, она в мисочке из нержавейки, горячая, ярко-оранжевого цвета и в ней плавает долька лимона, и два стакана (знаете, сколько граней на гранёном стакане? Двадцать шесть!) и садимся за пластиковый столик, и разливаем чекушку пополам, и это ровно столько, сколько надо, и восхитительно выпиваем, и заедаем невероятно вкусной солянкой, и мир обретает гармонию. Дома у меня хранится бутылка водки «Русская» образца начала восьмидесятых. Она большая, зелёная, кривоватая, с алюминиевой нашлёпкой-бескозыркой, и этикетка на неё наклеена кривовато, и этикетка очень некрасивая. Подозреваю, что и водка внутри ужасная. Яникогда этого не узнаю — я не буду её открывать. Это для меня послание из той жизни, в которой мы были молоды и совершенно по-другому веселы. |
