Уже потом, учась на журфаке, я сообразила, в чем дело. Я сдавала историю первой, вошла в аудиторию ровно в девять утра, а моему экзаменатору забыли вовремя подать список тех, кого не надо «валить». Родители и словом не намекнули дочери, что ее станут подстраховывать, я целый год бегала по репетиторам и могла гордиться собой, я бы сумела все сдать и без поддержки. Но папа все‑таки нажал на нужные кнопки.

Университетская пора запомнилась мне как череда бесконечных экзаменов и зачетов. Я боялась их ужасно, и одна лишь мысль о надвигающейся сессии доводила студентку Васильеву до нервной дрожи, хотя никаких оснований для ужаса не имелось. Наши преподаватели были совсем не звери.

Профессор Западов, например, принимая зачет, демонстративно раскрывал «Литературную газету» и углублялся в чтение.

Студенты лихорадочно шелестели учебниками, вытаскивали из всех мест шпаргалки, профессор оставался невозмутим. Потом он, кивая, выслушивал ответы, ставил всем пятерки и уходил. Однажды я не удержала на коленях очень толстый том, и он с громким стуком рухнул на пол. Аудитория замерла, уж такого Западов не мог не заметить! Профессор спокойно перелистнул страницы «Литературки» и сказал:

– Груня, у тебя упала промокашка.

Вся группа тихо захихикала, а я почувствовала себя хуже некуда.

Преподаватель предмета «Теория и практика советской партийной печати», в просторечии «тыр‑пыр», обычно стоял на кафедре и тихо бубнил что‑то скучное. В качестве теории мы изучали статью В.И. Ленина «Партийная организация и партийная литература», а из практики я помню только названия шрифтов.

Полной противоположностью «тырпырщику» была дама, преподававшая античную литературу, Елизавета Кучборская. На ее лекции мы приходили, как на спектакль. Во‑первых, Кучборская великолепно знала материал, во‑вторых, каждое ее выступление на кафедре напоминало спектакль. Кучборская переживала, плакала, топала ногами, злясь на Ахилла, возмущалась вредным характером Елены Прекрасной и тихо презирала Пенелопу. Она могла заявить:

– Этот Минотавр! Гнуснее животного мне не пришлось более никогда встретить!

И вы начинали верить в то, что преподавательница не так давно убегала от Минотавра, путаясь в лабиринте, сидела в Троянском коне, плыла вместе с Одиссеем между Сциллой и Харибдой, сражалась с Циклопом и заливала уши воском, дабы не услышать пения коварных сирен. Я частенько забывала записывать ее лекции, просто сидела развесив уши. Одно плохо, вы никогда не знали, чего ждать от нее на экзаменах. Однажды Кучборская выбросила в окно зачетки всей нашей группы, просто обозлилась на кого‑то и пошвыряла синенькие книжечки за подоконник. Мы ползали потом по клумбам, собирая их.

Однажды у нас приключился казус, после которого вся группа чуть не побила меня. Нам предстояло сдавать экзамен Кучборской. Студенты расселись за столами, ожидая преподавательницу.

Я же, накануне решив поэкспериментировать с цветом волос, купила краску, тщательно соблюдая инструкцию, развела ее, подождала полчаса, смыла и… – о ужас! – увидела вместо легкой рыжины иссиня‑черные пряди. Продавщица перепутала упаковки, вместо «лесной орех» выдала мне «черный бархат». Поэтому я стала похожа на ворону. Смыть краску оказалось невозможно, и пришлось идти на испытание в образе цыганки Азы.

Кучборская, как всегда, вихрем влетела в аудиторию, побежала по проходу и замерла около меня.

– Господи! – воскликнула преподавательница. – Вот так, на мой взгляд, должна выглядеть Маргарита. Роковая брюнетка, женщина, при виде которой Фауст потерял весь ум. Да, не блондинка, ни в коем случае! Только черноволосая, с голубыми глазами. Удивительно, прекрасно, волшебно, нет слов! Груня, я ставлю тебе пятерку, молодец, заслужила, можешь уходить.