|
Читатель теперь, вероятно, понимает, почему я с участием посмотрел на Арину. – Давно ты замужем за мельником? – спросил я ее наконец. – Два года. – Что ж, разве тебе барин позволил? – Меня откупили. – Кто? – Савелий Алексеевич. – Кто такой? – Муж мой. (Ермолай улыбнулся про себя.) А разве вам барин говорил обо мне? – приба-вила Арина после небольшого молчанья. Я не знал, что отвечать на ее вопрос. «Арина!» – закричал издали мельник. Она встала и ушла. – Хороший человек ее муж? – спросил я Ермолая. – Ништо. – А дети у них есть? – Был один, да помер. – Что ж, она понравилась мельнику, что ли?.. Много ли он за нее дал выкупу? – А не знаю. Она грамоте разумеет; в их деле оно… того… хорошо бывает. Стало быть, понравилась. – А ты с ней давно знаком? – Давно. Я к ее господам прежде хаживал. Их усадьба отселева недалече. – И Петрушку-лакея знаешь? – Петра Васильевича? Как же, знал. – Где он теперь? – А в солдаты поступил. Мы помолчали. – Что она, кажется, нездорова? – спросил я наконец Ермолая. – Какое здоровье!.. А завтра, чай, тяга хороша будет. Вам теперь соснуть не худо. Стадо диких уток со свистом промчалось над нами, и мы слышали, как оно спустилось на реку недалеко от нас. Уже совсем стемнело и начинало холодать; в роще звучно щелкал соловей. Мы зарылись в сено и заснули. Малиновая вода В начале августа жары часто стоят нестерпимые. В это время, от двенадцати до трех часов, самый решительный и сосредоточенный человек не в состоянии охотиться и самая преданная собака начинает «чистить охотнику шпоры», то есть идет за ним шагом, болезненно прищурив глаза и преувеличенно высунув язык, а в ответ на укоризны своего господина униженно виляет хвостом и выражает смущение на лице, но вперед не подвигается. Именно в такой день случи-лось мне быть на охоте. Долго противился я искушению прилечь где-нибудь в тени, хоть на мгновение; долго моя неутомимая собака продолжала рыскать по кустам, хотя сама, видимо, ни-чего не ожидала путного от своей лихорадочной деятельности. Удушливый зной принудил меня наконец подумать о сбережении последних наших сил и способностей. Кое-как дотащился я до речки Исты, уже знакомой моим снисходительным читателям, спустился с кручи и пошел по желтому и сырому песку в направлении ключа, известного во всем околотке под названием «Малиновой воды». Ключ этот бьет из расселины берега, превратившейся мало-помалу в не-большой, но глубокий овраг, и в двадцати шагах оттуда с веселым и болтливым шумом впадает в реку. Дубовые кусты разрослись по скатам оврага; около родника зеленеет короткая, бархатная травка; солнечные лучи почти никогда не касаются его холодной, серебристой влаги. Я добрался до ключа, на траве лежала черпалка из бересты, оставленная прохожим мужиком на пользу общую. Я напился, прилег в тень и взглянул кругом. У залива, образованного впадением источника в реку и оттого вечно покрытого мелкой рябью, сидели ко мне спиной два старика. Один, довольно плотный и высокого роста, в темно-зеленом опрятном кафтане и пуховом картузе, удил рыбу; другой, худенький и маленький, в мухояровом заплатанном сюртучке и без шапки, держал на коленях горшок с червями и изредка проводил рукой по седой своей головке, как бы желая предохранить ее от солнца. Я вгляделся в него попристальнее и узнал в нем шумихинского Степушку. Прошу позволения читателя представить ему этого человека. |
