|
Вслед за ним выскочили из опушки собаки, гончие и борзые, а вслед за собаками вылетел сам Чертопханов. Он не кричал, не травил, не атукал: он задыхался, захлебывался; из разинутого рта изредка вырывались отрывистые, бессмысленные звуки; он мчался, выпуча глаза, и бешено сек нагайкой несчастную лошадь. Борзые «приспели»… беляк присел, круто повернул назад и ринулся, мимо Ермолая, в кусты… Борзые пронеслись. «Бе-е-ги, бе-е-ги! – с усилием, словно косноязычный, залепетал замиравший охотник, – родимый, береги!» Ермолай выстрелил… раненый беляк покатился кубарем по гладкой и сухой траве, подпрыгнул кверху и жалобно закричал в зубах рассовавшегося пса. Гончие тотчас подвалились. Турманом слетел Чертопханов с коня, выхватил кинжал, подбежал, растопыря ноги, к собакам, с яростными заклинаниями вырвал у них истерзанного зайца и, перекосясь всем лицом, погрузил ему в горло кинжал по самую рукоятку… погрузил и загоготал. Тихон Иваныч показался в опушке. "Го-го- го-го-го-го-го-го! – завопил вторично Чертопханов… «Го-го-го-го», – спокойно повторил его товарищ. – А ведь, по-настоящему, летом охотиться не следует, – заметил я, указывая Чертопханову на измятый овес. – Мое поле, – отвечал, едва дыша, Чертопханов. Он отпазончил, второчил зайца и роздал собакам лапки. – За мною заряд, любезный, по охотничьим правилам, – проговорил он, обращаясь к Ермо-лаю. – А вас, милостивый государь, – прибавил он тем же отрывистым и резким голосом, – благодарю. Он сел на лошадь. – Па-азвольте узнать… забыл… имя и фамилию? Я опять назвал себя. – Очень рад с вами познакомиться. Коли случится, милости просим ко мне… Да где же этот Фомка, Тихон Иваныч? – с сердцем продолжал он, – без него беляка затравили. – А под ним лошадь пала, – с улыбкой отвечал Тихон Иваныч. – Как пала? Орбассан пал? Пфу, пфить!.. Где он, где? – Там, за лесом. Чертопханов ударил лошадь нагайкой по морде и поскакал сломя голову. Тихон Иваныч поклонился мне два раза – за себя и за товарища, и опять поплелся рысцой в кусты. Эти два господина сильно возбудили мое любопытство… Что могло связать узами нераз-рывной дружбы два существа, столь разнородные? Я начал наводить справки. Вот что я узнал. Чертопханов, Пантелей Еремеич, слыл во всем околотке человеком опасным и сумасброд-ным, гордецом и забиякой первой руки. Служил он весьма недолгое время в армии и вышел в отставку «по неприятности», тем чином, по поводу которого распространилось мнение, будто курица не птица. Происходил он от старинного дома, некогда богатого; деды его жили пышно, по-степному, то есть принимали званых и незваных, кормили их на убой, отпускали по четверти овса чужим кучерам на тройку, держали музыкантов, песельников, гаеров и собак, в торжественные дни поили народ вином и брагой, по зимам ездили в Москву на своих, в тяжелых колымагах, а иногда по целым месяцам сидели без гроша и питались домашней живностью. Отцу Пантелея Еремеича досталось имение уже разоренное; он, в свою очередь, тоже сильно «пожуировал» и, умирая, оставил единственному своему наследнику, Пантелею, заложенное сельцо Бессоново, с тридцатью пятью душами мужеска и семидесятью шестью женска пола да четырнадцать десятин с осьминником неудобной земли в пустоши Колобродовой, на которые, впрочем, никаких крепостей в бумагах покойника не оказалось. Покойник, должно сознаться, престранным образом разорился: «хозяйственный расчет» его сгубил. |
