|
Очень уж он был страстный охотник до «конского мяса» и знал в нем толк. – Да вы, васе благородие, его погладьте! По сейке его погладьте, хи-хи-хи! Вот так. Чертопханов, словно нехотя, положил руку на шею коня, хлопнул по ней раза два, потом провел пальцами от холки по спине и, дойдя до известного местечка над почками, слегка, по-охотницки, подавил это местечко. Конь немедленно выгнул хребет и, оглянувшись искоса на Чертопханова своим надменным черным глазом, фукнул и переступил передними ногами. Жид засмеялся и в ладоши слегка захлопал. – Хозяина признает, васе благородие, хозяина! – Ну, не ври, – с досадой перебил Чертопханов. – Купить мне у тебя этого коня… не на что, а подарков я еще не то что от жида, а от самого Господа Бога не принимал! – И как зе я смею вам что-нибудь дарить, помилосердуйте! – воскликнул жид. – Вы купите, васе благородие… а денезек – я подозду. Чертопханов задумался. – Ты что возьмешь? – промолвил он наконец сквозь зубы. Жид пожал плечами. – А что сам заплатил. Двести рублей. Лошадь стоила вдвое – а пожалуй, что и втрое против этой суммы. Чертопханов отвернулся в сторону и зевнул лихорадочно. – А когда… деньги? – спросил он, насильственно нахмурив брови и не глядя на жида. – А когда будет васему благородию угодно. Чертопханов голову назад закинул, но глаз не поднял. – Это не ответ. Ты говори толком, иродово племя! Одолжаться я у тебя стану, что ли? – Ну, сказем так, – поспешно проговорил жид, – через шесть месяцев… согласны? Чертопханов ничего не отвечал. Жид старался заглянуть ему в глаза. – Согласны? Приказете на конюшню поставить? – Седло мне не нужно, – произнес отрывисто Чертопханов. – Возьми седло – слышишь? – Как зе, как зе, возьму, возьму, – залепетал обрадованный жид и взвалил седло себе на плечо. – А деньги, – продолжал Чертопханов… – через шесть месяцев. И не двести, а двести пятьдесять. Молчать! Двести пятьдесят, говорю тебе! За мною. Чертопханов все не мог решиться поднять глаза. Никогда так сильно в нем не страдала гордость. «Явно, что подарок, – думалось ему, – из благодарности, черт, подносит!» И обнял бы он этого жида, и побил бы его… – Васе благородие, – начал жид, приободрившись и осклабясь, – надо бы, по русскому обычаю, из полы в полу… – Вот еще что вздумал? Еврей… а русские обычаи! Эй! кто там? Возьми лошадь, сведи на конюшню. Да овса ему засыпь. Я сейчас сам приду, посмотрю. И знай: имя ему – Малек-Адель! Чертопханов взобрался было на крыльцо, но круто повернул на каблуках и, подбежав к жиду, крепко стиснул ему руку. Тот наклонился и губы уже протянул, но Чертопханов отскочил назад и, промолвив вполголоса: «Никому не сказывай!» – исчез за дверью. V С самого того дня главным делом, главной заботой, радостью в жизни Чертопханова стал Малек-Адель. Он полюбил его так, как не любил самой Маши, привязался к нему больше, чем к Недопюскину. Да и конь же был! Огонь, как есть огонь, просто порох – а степенство, как у боярина! Неутомимый, выносливый, куда хошь его поверни, безответный; а прокормить его ничего не стоит: коли нет ничего другого, землю под собой глодает. Шагом идет – как в руках несет; рысью – что в зыбке качает, а поскачет, так и ветру за ним не угнаться! Никогда-то он не запыхается: потому – отдушин много. Ноги – стальные; чтобы он когда спотыкнулся – и в помине этого не бывало! Перескочить ров ли, тын ли – это ему нипочем; а уж умница какая! На голос так и бежит, задравши голову; прикажешь ему стоять и сам уйдешь – он не ворохнется; только когда станешь возвращаться, чуть-чуть заржет: «Здесь, мол, я». |
