|
– Твой батька сам это рассказывал? – продолжал Федя. – Сам. Я лежал на полатях, все слышал. – Чудное дело! Чего ему быть невеселым?.. А, знать, он ей понравился, что позвала его. – Да, понравился! – подхватил Ильюша. – Как же! Защекотать она его хотела, вот что она хотела. Это ихнее дело, этих русалок-то. – А ведь вот и здесь должны быть русалки, – заметил Федя. – Нет, – отвечал Костя, – здесь место чистое, вольное. Одно – река близко. Все смолкли. Вдруг, где-то в отдалении, раздался протяжный, звенящий, почти стенящий звук, один из тех непонятных ночных звуков, которые возникают иногда среди глубокой тиши-ны, поднимаются, стоят в воздухе и медленно разносятся наконец, как бы замирая. Прислуша-ешься – и как будто нет ничего, а звенит. Казалось, кто-то долго, долго прокричал под самым небосклоном, кто-то другой как будто отозвался ему в лесу тонким, острым хохотом, и слабый, шипящий свист промчался по реке. Мальчики переглянулись, вздрогнули… – С нами крестная сила! – шепнул Илья. – Эх вы, вороны! – крикнул Павел. – Чего всполохнулись? Посмотрите-ка, картошки сва-рились. (Все пододвинулись к котельчику и начали есть дымящийся картофель; один Ваня не шевельнулся.) Что же ты? – сказал Павел. Но он не вылез из-под своей рогожи. Котельчик скоро весь опорожнился. – А слыхали вы, ребятки, – начал Ильюша, – что намеднись у нас на Варнавицах приклю-чилось? – На плотине-то? – спросил Федя. – Да, да, на плотине, на прорванной. Вот уж нечистое место, так нечистое, и глухое такое. Кругом все такие буераки, овраги, а в оврагах все казюли водятся. – Ну, что такое случилось? сказывай… – А вот что случилось. Ты, может быть, Федя, не знаешь а только там у нас утопленник по-хоронен; а утопился он давным-давно, как пруд еще был глубок; только могилка его еще видна, да и та чуть видна: так – бугорочек… Вот, на днях, зовет приказчик псаря Ермила; говорит: «Ступай, мол, Ермил, на пошту». Ермил у нас завсегда на пошту ездит; собак-то он всех своих поморил: не живут они у него отчего-то, так-таки никогда и не жили, а псарь он хороший, всем взял. Вот поехал Ермил за поштой, да и замешкался в городе, но а едет назад уж он хмелен. А ночь, и светлая ночь: месяц светит… Вот и едет Ермил через плотину: такая уж его дорога вы-шла. Едет он этак, псарь Ермил, и видит: у утопленника на могиле барашек, белый такой, кудря-вый, хорошенький, похаживает. Вот и думает Ермил: «Сем возьму его, – что ему так пропадать», да и слез, и взял его на руки… Но а барашек – ничего. Вот идет Ермил к лошади, а лошадь от него таращится, храпит, головой трясет; однако он ее отпрукал, сел на нее с барашком и поехал опять: барашка перед собой держит. Смотрит он на него, и барашек ему прямо в глаза так и глядит. Жутко ему стало, Ермилу-то псарю: что мол, не помню я, чтобы этак бараны кому в глаза смотрели; однако ничего; стал он его этак по шерсти гладить, – говорит: «Бяша, бяша!» А баран-то вдруг как оскалит зубы, да ему тоже: «Бяша, бяша…» Не успел рассказчик произнести это последнее слово, как вдруг обе собаки разом подня-лись, с судорожным лаем ринулись прочь от огня и исчезли во мраке. Все мальчики перепуга-лись. Ваня выскочил из-под своей рогожи. Павлуша с криком бросился вслед за собаками. Лай их быстро удалялся… Послышалась беспокойная беготня встревоженного табуна. Павлуша громко кричал: «Серый! Жучка!. |
