|
. Простите меня дурака, с ума спятил, ей-Богу, одурел вовсе. Между тем подали ужин; Аркадий Павлыч начал кушать. Сына своего старик прогнал – дескать, духоты напущаешь. – Ну что, размежевался, старина? – спросил г-н Пеночкин, который явно желал подделать-ся под мужицкую речь и мне подмигивал. – Размежевались, батюшка, все твоею милостью. Третьего дня сказку подписали. Хлынов-ские-то сначала поломались… поломались, отец, точно. Требовали… требовали… и Бог знает, чего требовали; да ведь дурачье, батюшка, народ глупый. А мы, батюшка, милостью твоею бла-годарность заявили и Миколая Миколаича посредственника удовлетворили; все по твоему при-казу действовали, батюшка; как ты изволил приказать, так мы и действовали, и с ведома Егора Дмитрича все действовали. – Егор мне докладывал, – важно заметил Аркадий Павлыч. – Как же, батюшка, Егор Дмитрич, как же. – Ну, и стало быть, вы теперь довольны? Софрон только того и ждал. – Ах вы, отцы наши, милостивцы наши! – запел он опять… – Да помилуйте вы меня… да ведь мы за вас, отцы наши, денно и нощно Господу Богу молимся… Земли, конечно, маловато… Пеночкин перебил его: – Ну, хорошо, хорошо, Софрон, знаю, ты мне усердный слуга… А что, как умолот? Софрон вздохнул. – Ну, отцы вы наши, умолот-то не больно хорош. Да что, батюшка Аркадий Павлыч, поз-вольте вам доложить, дельцо какое вышло. (Тут он приблизился, разводя руками, к господину Пеночкину, нагнулся и прищурил один глаз.) Мертвое тело на нашей земле оказалось. – Как так? – И сам ума не приложу, батюшка, отцы вы наши: видно, враг попутал. Да, благо, подле чужой межи оказалось; а только, что греха таить, на нашей земле. Я его тотчас на чужой-то клин и приказал стащить, пока можно было, да караул приставил и своим заказал: молчать! – говорю. А становому на всякий случай объяснил: вот какие порядки, говорю; да чайком его, да благодар-ность… Ведь что, батюшка, думаете? Ведь осталось у чужаков на шее; а ведь мертвое тело, что двести рублев – как калач. Г-н Пеночкин много смеялся уловке своего бурмистра и несколько раз сказал мне, указы-вая на него головой: «Quel gaillard, a?» Между тем на дворе совсем стемнело; Аркадий Павлыч велел со стола прибирать и сена принести. Камердинер постлал нам простыни, разложил подушки; мы легли. Софрон ушел к се-бе, получив приказание на следующий день. Аркадий Павлыч, засылая, еще потолковал немного об отличных качествах русского мужика и тут же заметил мне, что со времени управления Софрона за Шипиловскими крестьянами не водится ни гроша недоимки… Сторож заколотил в доску; ребенок, видно еще не успевший проникнуться чувством должного самоотверженья, запищал где-то в избе… Мы заснули. На другой день утром мы встали довольно рано. Я было собрался ехать в Рябово, но Арка-дий Павлыч желал показать мне свое именье и упросил меня остаться. Я и сам был не прочь убе-диться на деле в отличных качествах государственного человека – Софрона. Явился бурмистр. На нем был синий армяк, подпоясанный красным кушаком. Говорил он гораздо меньше вчераш-него, глядел зорко и пристально в глаза барину, отвечал складно и дельно. Мы вместе с ним от-правились на гумно. Софронов сын, трехаршинный староста, по всем признакам человек весьма глупый, также пошел за нами, да еще присоединился к нам земский Федосеич, отставной солдат с огромными усами и престранным выражением лица: точно он весьма давно тому назад чему-то необыкновенно удивился да с тех пор уж и не пришел в себя. |
