лето там длиннее, где висят самоубийцы и мухи жрут куличики, он – знаменитый уличный поэт 1950-х и все еще жив. я бросил пустую бутылку в канал, мы в Венисе, Джек окопался здесь на неделю, через несколько дней ему где-то читать, канал выглядит странно, очень странно.

– глубины только-только, чтобы утопиться.

– да, – хрипит Джек киношным голосом крутого парня из Бронкса. – ты прав.

в свои 37 он уже седой, нос крючком, горбится, энергичный, испитый, мужественный, очень мужественный, легкая еврейская улыбка, возможно, он и не еврей, я его не спрашивал.

он знает всех, он обоссал ботинки Барни Россета на одной вечеринке, потому что ему не понравилось, как тот высказывался. Джек знает Гинзберга, Крили, Ламантию и прочих и прочих, и теперь он познакомился с Буковски.

«…да, Буковски навещал меня в Венисе. вся морда в шрамах, плечи опущены, выглядит очень измученным, много не болтает, а когда начинает высказываться, то городит чушь, банальность, ни за что не подумаешь, что он написал все эти книжки стихов, правда, он слишком долго служил на почте, деградировал, там сожрали его душу, чертовски досадно, но вы знаете, как это бывает, но он еще держится, храбрится, ну, вы понимаете…»

Джек знает суть вещей, смешно, но действительно, люди не заслуживают большого внимания, да, я понимаю, все это бессмысленный треп, но знаете, как это смешно слышать, когда сидишь у канала в Венисе и пытаешься спастись от жуткой похмелюги.

он листает книгу с фотографиями поэтов, меня нет в этой книге, я поздно начал и слишком долго жил в одиночестве и хлестал дешевое винище, они-то всегда считали, что отшельничество – это болезнь, наверное, они правы.

он листает книгу, господи, какой маразм – сидеть здесь, изнывая от похмелья над тихими водами канала рядом с Джеком, разглядывающим книгу, я вижу пятна солнечного света, носы, уши на глянцевых страницах, и хотя мне наплевать, но я думаю, что надо бы поговорить о чем-нибудь, я не умею складно болтать, так что ему приходится за двоих, так и сидим, канал переполнен тоской.

– пару лет назад у этого парня съехала крыша… а этот хотел, чтобы я отсосал у него за то, что он издаст мою книгу.

– ты согласился?

– я? да я его так отмудохал! вот этим!

он демонстрирует мне свой бронксовский кулак.

я смеюсь, он приятный малый и живой человечище, каждый мужик боится показаться педиком, я уже устал от этого, может, нам всем следует стать гомиками и расслабиться? многие боятся выступать против гомосеков, многие – против левых, мне насрать, к чему это приведет, я знаю только одно – многие боятся.

Джек не пгилушка. за последнее время я перевидал много интеллектуалов, и меня утомляют изощрения их интеллекта, потому что если только они открыли рот, то должны непременно изречь нечто великое, я устал бороться за каждую пядь пространства для разума, поэтому-то я сторонился людей так долго, и сейчас, окунувшись в людскую массу, понимаю, что должен вернуться в свою пещеру, есть другие вещи помимо разума: есть насекомые, есть пальмы, есть перечницы, и в моей пещере будет перечница, как смешно.

люди всегда предадут вас.

никогда не доверяйте людям.

– всей этой поэтической возней заправляют педики и левые, – проговорил Джек, уставившись в канал.

в его словах есть доля правды, той, о которой и спорить противно, не знаю, что с этим делать, естественно, я в курсе, что в этой игре вокруг поэзии что-то не так, – книги самых знаменитых всегда такая скукотища, включая Шекспира, значит, и тогда творилось то же самое, а?

я решил подбросить Джеку еще какого-нибудь дерьмеца.

– помнишь, был поэтический журнал? не знаю, то ли «Монро», то ли «Шапиро», сейчас это такой отстой, что я его больше не читаю, так по этому поводу вспоминаются строчки Уитмена: «чтобы существовали великие поэты, у них должна быть великая публика», что ж, я всегда считал Уитмена более великим поэтом по сравнению с собой, но сегодня, я думаю, эту строку следует читать наоборот: «чтобы иметь великую публику, нужно иметь великих поэтов».