|
- Зачем? - Як зачем? - удивился второй. - Назначаетесь к нам ликарем. - Кто командует полком? - Полковник Лещенко, - с некоторой гордостью ответил первый, и шпоры его ритмически звякали с левой стороны у меня. "Сукин я сын, - подумал я, - мечтал над чемоданчиком. Из-за каких-то подштанников... Ну что мне стоило выйти на 5 минут раньше " Над городом висело уже черное морозное небо, и звезды выступали на нем, когда мы пришли в особняк. В морозных его узористых стеклах полыхало электричество. Гремя шпорами, меня ввели в пыльную пустую комнату, ослепительно освещенную сильным электрическим шаром под разбитым опаловым тюльпаном. В углу торчал нос пулемета, и внимание мое приковали рыжие и красные потеки в углу рядом с пулеметом, там, где дорогой гобелен висел клочьями. "А ведь это кровь", - подумал я, и сердце мне неприятно сжало. - Пан полковник, - негромко сказал тот, со шпорами, - ликаря доставили. - Жид? - вдруг выкрикнул голос, сухой и хриплый, где-то. Дверь, обитая гобеленом с пастушками, неслышно распахнулась, и вбежал человек. Он был в великолепной шинели и сапогах со шпорами. Был туго перетянут кавказским пояском с серебряными бляшками, и кавказская же шашка горела огоньками в блеске электричества на его бедре. Он был в барашковой шапочке с малиновым верхом, перекрещенным золотистым галуном. Раскосые глаза смотрели с лица недобро, болезненно, странно, словно прыгали в них черные мячики. Лицо его было усеяно рябинами, а черные подстриженные усы дергались нервно. - Нет, не жид, - ответил кавалерист. Тогда человек подскочил ко мне и заглянул в глаза. - Вы не жид, - заговорил он с сильным украинским акцентом на неправильном языке - смеси русских и украинских слов, - но вы не лучше жида. И як бой кончится, я отдам вас под военный суд. Будете вы расстреляны за саботаж. От него не отходить! - приказал он кавалеристу. - И дать ликарю коня. Я стоял, молчал и был, надо полагать, бледен. Затем опять все потекло, как туманный сон. Кто-то в углу жалобно сказал: - Смилуйтесь, пан полковник... Я мутно увидал трясущуюся бороденку, солдатскую рваную шинель. Вокруг нее замелькали кавалерийские лица. - Дезертир? - пропел знакомый мне уже голос с хрипотцой, - их ты, зараза, зараза. Я видел, как полковник, дергая ртом, вынул из кобуры изящный и мрачный пистолет и рукоятью ударил в лицо этого рваного человека. Тот метнулся в сторону, стал давиться своею кровью, упал на колени. Из глаз его потоком побежали слезы... А потом сгинул белый заиндевевший город, потянулась по берегу окаменевшего черного и таинственного Днепра дорога, окаймленнап деревьями, и по дороге шел, растянувшись змеей, первый конный полк. В конце его изредка погромыхивали обозные двуколки. Черные пики качались, торчали острые заиндевелые башлыки. Я ехал в холодном седле, шевелил изредка мучительно ноющими пальцами в сапогах, дышал в отверстие башлыка, окаймленное наросшим мохнатым инеем, чувствовал, как мой чемоданчик, привязанный к луке седла, давит мне левое бедро. Мой неотступный конвоир молча ехал рядом со мной. Внутри у меня нсе как-то стыло, так же как стыли ноги. По временам я поднимал голову к небу, смотрел на крупные звезды, и в ушах у меня, словно присохший, звучал, лишь по временам пропадан, визг того дезертира. Полковник Лещенко велел его бить шомполами, и его били в особняке. |
