— Когда ты убедишься, что ребенок твой, я передам его или ее под твою опеку. Сохрани свое наследство ради будущего наследника. А я… — Голос сорвался, слова застревали в горле и душили ее. Но другого выхода не было. Она понимала, что отдать собственного ребенка, значит, убить себя… В тот ужасный день жизнь потеряет для нее всякий смысл… Но она слишком сильно любила Филиппа, чтобы позволить ему лишиться ребенка, продолжателя его рода, о котором он так мечтал. — Я попрошу только об одном. Чтобы я знала, как он будет расти… развиваться. Я буду держаться в стороне, не стану вмешиваться. Только… фотографии… хотелось бы…

14

— Мишель, ты сама понимаешь, что говоришь?

Мишель услышала хриплый голос за спиной и вздрогнула. Он был так близко… Но ей до него не дотянуться. Она ощущала исходившие от его тела тепло и жизненную силу. Ей мучительно хотелось оказаться в его объятиях, услышать от него, что все будет хорошо. Но она понимала, что этого не произойдет.

— Да, — с трудом выговорила она.

Напряжение Мишель достигло такой степени, что, казалось, еще немного и она не выдержит.

— Но почему?

Снова молчание, нарушаемое лишь стуком сердец.

— Ты не хочешь собственного ребенка? Ты желаешь избавиться от него? — спросил он ледяным тоном.

По крайней мере, он поверил, что ребенок его. Почему вдруг? Только потому, что она предложила решить вопрос отцовства с помощью клинического теста? Мишель обхватила себя руками, пытаясь унять дрожь в теле.

— Не смей так разговаривать со мной! Конечно, я хочу своего ребенка! Черт бы тебя побрал! — Возмущение душило Мишель, протест вырвался у нее громким криком, прозвеневшим в ночной тишине. Как он смел так подумать о ней?! Почему он с такой постоянной жестокостью готов думать о ней самое худшее?

Тогда почему ты собираешься отдать мне своего ребенка? Мишель, мне просто нужно понять, что тобой движет, — настаивал Филипп. Голос у него был почему-то необычно низкий и взволнованный.

Мишель стояла с напряженно поднятыми плечами, держась из последних сил. Филипп положил ей руки на плечи и тихонько погладил. Прикосновение рук, которые, пусть и ненадолго, превратили ее жизнь в волшебную сказку, почти парализовало ее.

— Скажи мне, — тихо попросил Филипп.

— Ты… ты сможешь дать нашему ребенку гораздо больше, чем когда-либо смогу я, — сдавленным голосом ответила Мишель, желая только одного: поскорее покончить с этим, пока она окончательно не расклеилась. — Но не это соображение для меня самое важное. — Голос ее постепенно окреп, и каждое произнесенное ею слово все дальше уводило ее от своего еще не рожденного ребенка. — Твой ребенок станет продолжателем древнего рода, через него осуществится связь времен, он будет гордиться своим родом, на который ты, кажется, решил наплевать. Получив наследника, ты не совершишь самой большой глупости в своей жизни, я имею в виду твой отказ от недвижимости, в которой запечатлена история твоего рода, только потому, что она связана с тяжелыми воспоминаниями обо мне. Я не могу допустить этого! Неужели ты не понимаешь?! — Ее хрупкие плечи затряслись. Закрыв лицо руками, она все-таки разрыдалась.

Она сделала свой выбор, и это оказалось самым трудным делом, которым она когда-либо занималась. Решение было мучительным и чревато одними страданиями для нее. Но она сказала то, что должна была сказать. Жаль только, что после этой жестокой сцены ей не удалось с достоинством уйти.

Почему он не способен полюбить ее так же, как он наверняка полюбит их ребенка? Почему каждый его порыв к ней оборачивается для нее страданием? Почему? Почему он не поверил ей, что она всегда любила только его… и других мужчин в ее жизни никогда не было?

Филипп продолжал молчать.