Увы, как водится: «Рисовали по бумаге, да забыли про овраги…»

То ли прогневал чем Господа Костя, особенной религиозностью, кстати, не отличавшийся, то ли тот попросту смотрел в другую сторону, а делами инженера занялся его антипод, но маршрут не заладился с самого начала.

К слову сказать, такой непроходимой тайги на своем веку Лазарев, далеко не новичок, в этих местах не встречал и готов был поклясться, что на этот раз его точно занесло в места, ни разу с момента их создания не посещавшиеся человеком.

Бурелом следовал за плотно заросшей подлеском чащей, где стволы вековых кедров и лиственниц стояли так близко, будто столбы в частоколе, крутое скальное обнажение – за сырой низиной, лишь чуть-чуть не дотягивающей до полноценного болота… Надежда на речушки, то и дело пересекающие путь (все-таки цивилизация распространялась именно по рекам), сменялась глухим отчаянием от полного отсутствия брода или чрезвычайной его глубины…

Хоженые тропки встречались лишь два-три раза за все пешее путешествие, и то оставались сомнения в их антропогенном происхождении – слишком уж они выглядели запутанными и бестолковыми с человеческой точки зрения. Да и вели совсем не туда, куда нужно.

На третьей с момента выхода в путь ночевке Лазарев вынужден был признать, что назначенный им самому себе срок был чересчур оптимистичным…

* * *

До цели оставалось всего ничего – километров пятнадцать, но это совсем не радовало.

Помногу раз проверенным и выверенным расчетам Константин давно уже должен был добраться до Кедровогорска, а то и ехать по нему на попутном автомобиле или даже на рейсовом автобусе (распугивая пассажиров своим диковатым видом). Сейчас, если судить по карте, он находился почти в середине Подкаменки, как по имени бывшей деревеньки, давно впитанной городом, кедровогорцы называли один из окраинных «верхних» районов, официально зовущийся Кировским. Конечно, подкаменцы на особенную цивилизованность никогда не претендовали, даже десятилетия спустя, после того как стали городскими, сохраняя изрядную долю своих деревенских привычек, но… Улицы там были заасфальтированы, дома большей частью имели пять и более этажей, а кедры и лиственницы давно уступили место культурным тополям и карагачам.

Ничего подобного вокруг не наблюдалось, а имел место обычный таёжный пейзаж, давным-давно набивший оскомину…

Так и не встретив ничего даже отдаленно напоминающего следы человеческой деятельности, Лазарев миновал последние сотни метров и остановился.

Дальше идти было просто некуда. Он стоял на самой кромке обрыва и с тоской глядел вниз, на струящийся в своем природном ложе могучий поток.

Стоит ли говорить, что никакими признаками полумиллионного Кедровогорска внизу и не пахло.

Река была (Костя даже разглядел характерный изгиб русла, зафиксированный на карте), долина, еще месяц назад густо застроенная испарившимися сейчас домами, была, были даже знаменитые Кедровогорские утесы, сплошь исписанные ранее сверху донизу поколениями альпинистов-экстремалов, а теперь девственно нетронутые, будто отмытые неким великаном-чистюлей.

Последнее подействовало на путешественника даже сильнее, чем исчезновение родного дома. Дело в том, что среди романтически-выспреных, информативно-сухих и прямо неприличных автографов, покрывающих утесы от подножия почти до самых вершин (выше полустертой снегами и ветрами надписи «Да здравствует двадцатилетие Советской Власти» забирались считанные единицы из числа самых упертых), имелись и скромные инициалы самого Лазарева, намалеванные цинковыми белилами еще в восторженные юношеские годы. Почти двадцать лет каждый взгляд на главную местную достопримечательность вызывал некоторое смущение, почти стыд, а вот поди ж ты – исчезли следы полудетского хулиганства, и сердце болезненно сжалось.