– И зачем ему это понадобилось? – удивленно поинтересовался Зибцих, глядя на подчеркнутую надпись.

– А хрен их, психиатров, разберешь, блин, еври бади! – махнул рукой Шныгин и уселся в легкое пластиковое кресло.

Их, кстати, не так давно принесли сюда специально для занятий и для того еще, чтобы Пацук каждый раз не пытался сесть в кресло времен Людовика Четырнадцатого, столь любимое самим французом.

Однако украинец от соблазна удержаться не мог. Обычно Гобе встречал бойцов, сидя в этом кресле, но сегодня француза почемуто на месте не было. Этим и воспользовался Микола. Войдя в дверь, он прямиком отправился к вожделенному креслу и уселся на него, напомнив собой побритого налысо Бонапарта, восседавшего на барабане перед отправкой на остров Святой Елены. Правда, поблизости никого из свиты Наполеона не оказалось, поэтому сходство украинца с вышеупомянутым французом “икс‑ассенизаторами” осталось не замеченным. А отсюда вывод – всю лирику этого абзаца можете пропустить и начинайте читать со следующего! Или перечитайте еще раз, если ничего не поняли…

Остальные бойцы уселись полукругом около небольшого журнального столика из стекла и никеля. Некоторое время вся четверка терпеливо дожидалась появления Инквизитора, но надолго бойцов не хватило.

Конечно, приученные к дисциплине и еще не вполне морально разложенные славянами Зибцих и Кедман остались сидеть на своих местах, но немецкий снайпер стал внимательно рассматривать сомнительного качества произведения искусства, являвшиеся неотъемлемой частью интерьера кабинета Гобе, а янки принялся пальцами левой руки нервно барабанить по подлокотнику кресла, сжимая в правой любимый талисмансвисток.

А вот Шныгин с Пацуком стали бродить по кабинету. Причем Миколу почемуто больше всего заинтересовала небольшая статуэтка Венеры, украшавшая округлую тумбочку в правом углу комнаты, а старшина начал пальцем ковыряться в зубах. Не в своих, естественно, а в зубах “редкого зверя Закусинуса и т. д.”. Причем искал там старшина отнюдь не остатки пищи. Сергей подумывал о том, можно ли вытащить зуб зверя на память и заметит ли доктор Гобе пропажу?.. Не пересчитывает же он по утрам эти проклятые зубы?!

Доктор и не пересчитывал. Он просто из соседней комнаты следил за поведением бойцов через камеру видеонаблюдения, что‑то фиксируя в своей тетради. И совершенно неизвестно, как долго продолжалось бы это экспериментальное бездействие, если бы Шныгин не начал раскачивать зуб в пасти зверя. Это французу почемуто не понравилось, и он завопил так, будто старшина рвал зубы ему самому.

– Прекрати немедленно, вандал славянский! – рявкнул француз, забыв о том, что на электронную связь между двумя комнатами руководство проекта не расщедрилось. Затем вспомнил и бросился к дверям, торопясь помешать старшине вырвать зуб у нового любимца.

Из‑за сего досадного недоразумения появление доктора перед “благодарной” аудиторией вышло не совсем таким, как он планировал. А точнее, совсем не таким! Вместо того чтобы чинно прошествовать к креслу Людовика и на ходу огласить причину своей задержки, француз ворвался в комнату вприпрыжку и, сопровождаемый удивленными взглядами “икс‑ассенизаторов”, повис на руке у Шныгина. Старшина сначала не сообразил, что именно к нему прилипло, и даже хотел невежливо стукнуть ладошкой другой руки по прилипале. Хорошо, что вовремя спохватился. А то могло бы выйти так, что занятия спецназовцев у Инквизитора отменили бы по причине тяжкой травмы черепа у этого спасителя черепов.

– Убери свои руки от экспоната! – еще раз приказал Гобе.

Шныгин это распоряжение выполнил и руки убрал. Правда, держать их вытянутыми перед собой почемуто не стал, а просто опустил вдоль тела, на что доктор совершенно не рассчитывал.