Марина Эльденберт. Запретная магия
ГЛАВА 1 Алисия
— Жуткая пьеса! — Жуткая?! — Просто кошмарная! — Антрепренер потряс у меня перед носом листами, которые грозили вот-вот разлететься. — И чем же, с вашего позволения, она кошмарная?! — Всем! Решительно всем! Например, главная героиня водит мобильез. — Это так страшно? — Ужасно! — возопил мужчина. — Нам и без того хватает этих… воинственно настроенных барышень, чтобы еще пускать их в современное искусство! — То есть, по-вашему, женщина должна сидеть дома и вышивать? — По-моему, да! В любом случае, дражайшая, я больше не намерен вести с вами эти беседы. Вы и без того отняли у меня уйму времени. Поэтому… вот! — Он громыхнул рукописью об стол. — Никуда не годится! Стоит ли говорить, что этими словами он перечеркнул год моей работы? Не только он, между прочим. Это был уже пятый столичный театр, в котором мне отказывали. И последний, куда я предлагала свою пьесу. Один их самых известных, который я оставила напоследок и надеялась на прогрессивность руководства. С тех пор как его величество подписал указ, что женщины могут наравне с мужчинами претендовать на некоторые должности и писать (в том числе и для разного рода постановок), многие до сих пор не могли этого принять. Многие, но в столичных театрах я рассчитывала найти понимание. Видимо, зря. Но это не значит, что я так просто сдамся! — Хорошо, — с милой улыбкой сказала я, собирая все-таки разлетевшиеся по столу листы. Для этого мне пришлось наклониться, и взгляд антрепренера в ту же минуту прочно прилип к моему декольте. Я чувствовала это уже на уровне инстинктов, поскольку чаще всего именно туда мужские взгляды и проникали. Природа щедро наградила меня ярким цветом волос и пышной грудью, которая притягивала взгляд, даже будучи плотно запечатанной глухой тканью. Что касается меня, я никогда не старалась ничем ее запечатать, игнорируя матушкины причитания на тему, что это бессовестно — выставлять такие формы на всеобщее обозрение. А я, между прочим, ничего нарочно не выставляла. Точно так же, как и не собиралась прятать. И это касается абсолютно всего! — Мм… эри Армсвальд… — Армсвилл, — поправила я, выпрямляясь и прижимая к груди свою пьесу. Теперь взгляд антрепренера прилип к пьесе, странно, что она дымиться не начала. — Да-да, эри Армсвилл. Мой вам совет — оставьте вы эту драматургию. Подумайте лучше о достойном мужчине рядом. — Он даже плечи расправил, явно намекая на то, что достоин конкретно он, несмотря на обручальный браслет на запястье. — Устроитесь в столице, будет у вас премилый домик и, возможно, собачка… Намек был настолько прозрачный, что я подавила желание треснуть его пьесой по сверкающей лысине. — Собака! — Что? — У него округлились глаза. — Собака, — повторила я. — Уменьшительно-ласкательные превращают мужчину в мальчика. Антрепренер побагровел. — Вон! — весьма театрально произнес он и для верности вскинул руку. Получилось очень пафосно, но этого ему показалось мало. — Вы, видимо, считаете, что ваша пьеса — верх гениальности! Но это всего лишь женская писулька, на которую не польстится ни один уважающий себя постановщик и ни один серьезный антрепренер. — Ошибаетесь! — Я шагнула вперед так резко, что стихия вокруг пришла в движение. Это я скорее почувствовала: у нас в роду были воздушники, управляли ветрами, должно быть, от них мне и досталось это умение — тонко чувствовать колебания воздушных потоков даже на другом конце комнаты. Впрочем, это было единственное, что мне досталось, потому что магии во мне не было ни капли. |
