– Не здесь. Если кто-нибудь увидит нас, мы пропали.

– Только один поцелуй.

– Вот надоеда! Только поцелуй.

Молодой человек задвинул за собой дверь. Женщина шагнула к нему в подбитых кроличьим мехом тапочках, которые обычно надевала в спальне.

Они стояли вдвоем, напоминая розу, обвившуюся вокруг шеста. Волнообразные движения время от времени шли от её спины к бедрам вниз вдоль черного бархатного кимоно. Его рука нащупала и стала расстегивать ремень. Жена Сунсукэ покачала головой, отбиваясь. Они беззвучно боролись. До этого момента жена стояла спиной к Сунсукэ. Теперь спиной к нему оказался мужчина. Под распахнутым кимоно жены ничего не было. Молодой человек опустился на колени в узком дверном проеме.

Сунсукэ смотрел на обнаженное тело жены, стоящей там, в серой рассветной дымке. Это белое изваяние словно парило. Её рука, будто рука слепого, искала ощупью волосы молодого человека.

На что сейчас могли смотреть глаза его жены? Сначала светящиеся, затем затуманившиеся, потом широко открытые, затем робко глядящие из-под опущенных век? На эмалированные кастрюли на полках? На дверки буфета? На очертания рассветных деревьев в окне? На солнечные зайчики, отскакивающие от дверного косяка? Интимная тишина кухни, похожая на тишину спящей казармы перед полным событий предстоящим днем, определенно не могла вызвать отклика в глазах его жены. Однако в этом взгляде было нечто недвусмысленное, и оно находилось где-то возле той самой занавески. Её глаза словно ощущали его присутствие, они старались не встречаться взглядом с Сунсукэ.

Это были глаза, наученные с детства никогда не смотреть на мужа, – при этой мысли Сунсукэ бросило в дрожь. В то же время желание внезапно выйти из своего укрытия исчезло. Он был не в состоянии и слова сказать и, более того, не знал, как получить отмщение.

Через некоторое время молодой человек отодвинул дверь и ушёл. Сунсукэ тихо удалился на второй этаж.

По возвращении в кабинет Сунсукэ погрузился в свой дневник, в болезненное описание тайного свидания на рассвете. Почерк его был ужасен, словно он намеренно писал так, чтобы самому не прочитать эту запись, когда он вернется к ней во второй раз. Как и дневники прошедших десятилетий, стопкой сложенные на полках, страницы этой тетради были полны проклятий, адресованных женщинам. Если проклятия в конечном счете и не возымели действия, то лишь потому, что тот, кто творил эти проклятия, был не женщина, а мужчина.

Легче процитировать отрывки из этого меморандума, полного скорее памятных заметок и афоризмов, чем записей, которые обычно делают в дневнике. Вот одна из них, сделанная в юности.

«Женщины не могут привнести в мир ничего, кроме детей. Мужчины могут родить все, что угодно, кроме детей. Созидание, воспроизводство и размножение – все это мужские возможности. Женская беременность – не что иное, как этап воспитания ребенка. Это старая истина. (Стоит заметить, что Сунсукэ не имел детей, что было почти делом принципа.)

Женская ревность — это просто ревность к созидательности. Женщина, которая рожает сына и воспитывает его, вкушает сладкую радость, мстя созидательности. Преграждая путь созидательности, она чувствует, что у неё есть то, ради чего стоит жить. Стремление к роскоши и расточительности – деструктивное стремление. Куда ни посмотри, побеждают женские инстинкты. Изначально капитализм был мужской теорией, репродуктивной теорией. Потом женский образ мышления поглотил его. Капитализм превратился в теорию экстравагантности. Благодаря Елене в конце концов разразилась война. В очень далеком будущем коммунизм тоже окажется разрушен женщиной.

Женщина выживает повсюду и правит, словно ночь. Её натура находится на самой высокой вершине низости. Она затягивает все ценности в трясину сентиментальности. Она совершенно неспособна к пониманию какой-либо доктрины: «истик» – она способна постичь, представить же, что такое «изм», она не в состоянии.