Нелл, потерявшая голову от любви, не верила в то, что Кардросс мог попросить ее руки лишь потому, что она хороша собой, знатна и, возможно, приятна ему более, чем кто-либо из других молодых девиц, мелькавших перед его придирчивым взглядом; но матушка оказалась права. Когда Нелл познакомилась со сводной сестрой и подопечной милорда – веселой юной брюнеткой, которая еще не выезжала, но надеялась, что золовка вывезет ее в свет, – эта неукротимая девица, радостно обнимая ее, воскликнула:

– О, какая ты красивая! Куда лучше любовницы Джайлза! Как здорово, если ты ей дашь от ворот поворот!

Это было ужасным ударом, но Нелл не выдала себя, что принесло ей хоть и слабое, но все-таки утешение; и она благодарила судьбу, что узнала правду прежде, чем успела показаться смешной, выставив перед светом свои чувства или утомив и наскучив милорду своей чрезмерной преданностью, что, как она узнала уже в свой первый сезон, считалось совершенно немодным. Что же касалось того, чтобы дать от ворот поворот леди Орсетт – а ей не понадобилось много времени, чтобы выяснить имя любовницы милорда, – то это стремление, как и ее прежние мечты, относилось, скорее всего, к области фантазии и уж конечно казалось совершенно нереальным сегодня, когда милорд требовал от нее отчитаться за свои долги.

– Скажите мне правду, Нелл!

Его голос, мягкий, но с отчетливыми повелительными нотками, отвлек ее от торопливых и путаных мыслей. Но ему же нельзя сказать правду, ибо даже если он и простит ее за непослушание, он вряд ли простит Дайзарта, для которого, как он считал, не может быть никаких оправданий. А если он теперь откажется вызволить Дайзарта из всех его неприятностей и не позволит делать этого и ей тоже, что станет с Даем и в конечном итоге с бедным папой? Не так давно он довольно мрачным тоном заметил, что лучше всего было бы купить Дайзарту военную форму и отправить его в Индию, в армию лорда Веллингтона; вполне возможно, что именно это он и сделал бы, узнай он о новой беде Дайзарта. К тому же не было сомнений, что Дайзарт ухватился бы за это предложение, потому что у него всегда была склонность к военной карьере. Но отец, младший сын которого был еще школьником и учился в Харроу, отказывался даже говорить об этом, а с матушкой, при одной только мысли о том, что ее обожаемый первенец подвергнет себя опасностям и лишениям военной кампании, случались нервные приступы.

Нет, о том, чтобы сказать правду, не может быть и речи; но как объяснить трату трехсот фунтов, не имея ни одного счета для подтверждения расходов? Дочери лорда Певенси не было надобности долго ломать себе голову над этим вопросом: вряд ли кому-либо лучше, чем членам семьи Ирвинов, было известно, куда могут бесследно исчезать деньги.

– Это не Дайзарт! – быстро проговорила она, – Боюсь, что это я! – Она увидела, как он переменился в лице, взгляд стал настороженным, у рта пролегли твердые линии, и ей внезапно стало страшно. – Прошу вас, не сердитесь! – едва дыша, попросила она. – Обещаю, что это больше не повторится!

– Уж не хотите ли вы сказать, что проиграли их?

Она снова опустила голову. Помолчав, он сказал:

– Мне, наверное, следовало бы знать, что это и у вас в крови.

– Нет, нет, ничего подобного! – воскликнула она со страстной искренностью. – Но мне показалось таким глупым и старомодным не играть, когда все играют, а потом я проиграла и подумала, что, может быть, фортуна переменится, но этого не случилось, и…

– Можете не продолжать! – сказал он.