Не прошло и получаса, как люди Сивиронова собрались и ушли. И так печально стало! Так, сразу уменьшились их силы. Казалось, что партизаны Сивиронова не просто ушли, а погибли в тяжёлом бою.

Теперь их осталось чуть больше 20 человек…

Яковенко пытался выглядеть бодро и говорить. Вот подозвал Михаила Третьякевича, и сказал:

— Сейчас не время раскисать. Продолжим нашу агитацию, среди населения. Пускай немцы знают, что им не удалось нас запугать, и мы всё так же активны. Надо составить очередную листовку. Займись-ка этим, товарищ комиссар…

Вскоре Михаил и Виктор Третьякевичи сидели друг напротив друга на пеньках, и общими интеллектуальными усилиями составляли очередную листовку.

И под грохот рвущих лес снарядов получился сильный текст, некоторые выдержки из которого приводятся ниже:

«Дорогие наши ворошиловградцы! Мы, коммунисты-подпольщики, обращаемся к вам: не верьте лживой фашистской пропаганде… Банда Гитлера пытается убедить вас, что они разгромили Красную армию… Недалек час, когда Красная Армия перейдёт в наступление и освободит наш славный город…

Подпольный горком партии».

Глава 4

Отступление

Прошло ещё несколько дней.

Немцы продолжали обстрел Паньковского леса. И хотя никто из партизан от этого обстрела не был ранен, настроение у большинства было скверным. Вновь и вновь слышались голоса о том, что надо уходить.

Вечером 10 августа на большой полянке, возле Ивана Яковенко собрались братья Третьякевичи, и почти все бывшие в отряде партизаны (отсутствовали только следившие за подступами к лагерю).

Михаил Третьякевич незадолго до этого имел отдельный разговор с командиром. Во время этого разговора Яковенко сказал:

— Может быть лучше было бы, если б мы пошли с Сивороновым…

Но теперь Сиворонов и его отряд ушли далеко, и вряд ли уже удалось с ними встретиться. И поэтому приходилось отступать разрозненно, с малыми силами. Собственно об отступлении у них и пошла речь на последовавшем за этим партизанском собрании.

Яковенко, как ни старался, не мог скрыть своей горечи. И говорил он медленно, словно бы тяжело ему было подбирать нужные, а на самом то деле такие простые слова:

— Вот что, товарищи. Придётся нам всё-таки отступать.

Бойцы переглянулись. Кое-кто заулыбался, раздался даже голос:

— Ну, наконец-то…

Другой спросил:

— А куда пойдём-то?

— Да тут от товарища Рыбалко поступило предложение…

Командир одной из групп Рыбалко выступил вперёд и проговорил чётко, будто бы непререкаемую истину:

— Пойдём в Митякинские леса.

— Это где ж?

— А в Ростовской области.

— Далековато топать…

Но Рыбалко ответил.

— А не всё ли равно, где врага бить? Ведь фрицы сейчас везде. По всей нашей земле расползлись гады. К тому же я хорошо Митякинские леса знаю. Сам оттуда родом.

— Ладно, чего уж там — отступаем. Всяко лучше, чем здесь под обстрелом сидеть…

Тут Яковенко прокашлялся и заявил:

— Но, прежде чем отступать, надо будет переправу, которую немцы через Донец почти уже наладили разрушить. Ну, кто пойдёт?

Первым поднял руку Виктор Третьякевич.

К берегу Донца подошли уже ночью. На небе россыпью горели ярчайшие созвездия, но книзу, к земле почти не давали своего света. Это была безлунная, и действительно тёмная ночь.

Со значительными перерывами, утомившись, по-видимому, за день, палила с противоположного берега вражеская артиллерия. А на почти уже наведённой переправе горел костёр, поблизости от которого среди беспорядочно наваленных брёвен стояли насторожённые полицаи, и водили чуть подрагивающими лучами своих фонарей по подступавшему уже совсем близко Паньковскому лесу.