Щелкнув выключателем, прикрутил диммер. Вокруг вперемешку валялись громадные дурацкие кеды, «макбук», облепленный наклейками, айпад, школьные учебники, книги в мягких обложках, коробки из-под обуви, в которых хранились бейсбольные карточки и подшивки комиксов. В углу стоял икс-бокс, подсоединенный к старенькому телевизору. Диски от икс-бокса и коробки от них были в беспорядке свалены рядом. В основном – стрелялки. Была тут, разумеется, и грязная одежда, брошенная как попало, а также две стопки чистой одежды, аккуратно сложенные Лори. Джейкоб упорно отказывался убирать их в комод, потому что ему было проще брать чистые вещи прямо из кучи. На невысоком книжном шкафу пылились кубки, которые сын завоевал, когда играл в детской футбольной команде. Со спортом он дружил не особенно, но в те времена кубки выдавали всем, и с тех пор он ни разу их не переставлял. Маленькие статуэтки стояли там, точно религиозные символы, всеми забытые, абсолютно невидимые для него. На стене висел винтажный постер из древнего боевика «Пять пальцев смерти», на котором парень в каратешном кимоно пробивал своим холеным кулаком кирпичную стену. («Шедевр боевых искусств! Стань свидетелем одного невероятного убийства за другим! Побледней перед забытым ритуалом стальной ладони! Поддержи юного воина, который вынужден в одиночку противостоять темным мастерам боевых искусств!») Этот хламовник был настолько привычным и неизменным, что мы с Лори уже давным-давно прекратили ругаться с Джейкобом, заставляя навести в комнате порядок. Если уж на то пошло, мы вообще перестали замечать этот бардак. У Лори имелась теория, что беспорядок – это отражение внутреннего мира Джейкоба и переступить порог его комнаты – это все равно что очутиться в его сотрясаемом гормональными бурями подростковом сознании, так что глупо пилить его по этому поводу. Вот что бывает, когда женишься на дочери психиатра. Для меня это была всего лишь неубранная комната, и я бесился каждый раз, когда входил в нее.

Джейкоб неподвижно лежал на боку на краю кровати. Голова его была запрокинута, рот разинут, как у воющего волка. Он не храпел, но дыхание его было прерывистым: он умудрился где-то немного простудиться. Между судорожными вдохами он жалобно пробормотал во сне:

– Не… не…

«Нет, нет».

– Джейкоб, – прошептал я и, протянув руку, погладил его по голове. – Джейк!

Он вновь вскрикнул. Сомкнутые ресницы дрогнули, между веками промелькнула полоска белка.

За окнами послышался стук колес проносящейся мимо электрички: первый поезд в Бостон на Риверсайдской линии проходил каждое утро в 6:05.

– Это просто сон, – сказал я ему.

Меня на мгновение пронзила острая нежность к сыну. Вся эта ситуация вызвала у меня один из тех приступов ностальгии, которым так подвержены все родители. Смутное воспоминание о тех временах, когда у нас с трех- или четырехлетним Джейком был свой особый ежевечерний ритуал – я спрашивал: «Кто любит Джейкоба?» – а он отвечал: «Папа любит!» Это было последнее, что мы говорили друг другу каждый вечер перед тем, как улечься спать. Впрочем, Джейку никогда не требовались заверения в любви. Ему даже в голову не приходило, что папа может куда-то деться, во всяком случае его папа. Это я нуждался в этом нашем маленьком диалоге, в его отзыве на мой пароль. Я рос без отца. Практически не знал его. Поэтому был исполнен решимости, чтобы мои собственные дети никогда не узнали, что такое быть безотцовщиной. Странно было думать о том, что всего через несколько лет Джейк покинет меня. Он уедет в колледж, и мое активное отцовство в ежедневном режиме закончится. Я стану видеть его все реже и реже, и вскоре наши отношения сведутся к нескольким визитам в год по праздникам и в выходные летом.