|
Мне никогда не забыть ощущения торжественной тайны, которое я испытал в этих лесах. Коренной горожанин не может даже представить себе таких могучих деревьев, почти на недосягаемой для взора высоте сплетающих готические стрелы ветвей в сплошной зеленый шатер, сквозь который лишь кое-где, пронизывая на миг золотом эту торжественную тьму, пробивается солнечный луч. Густой мягкий ковер прошлогодней листвы приглушал наши шаги. Мы шли, охваченные таким благоговением, которое испытываешь разве лишь под сумрачными сводами Вестминстерского аббатства, и даже профессор Челленджер понизил свой зычный бас до шепота. Будь я здесь один, мне так бы никогда и не узнать названий этих гигантских деревьев, но наши ученые то и дело показывали нам кедры, огромные тополя, кондори и множество других пород, благодаря обилию которых этот континент стал для человека главным поставщиком тех даров природы, что относятся к растительному миру, тогда как его животный мир крайне беден.
На темных стволах пламенели яркие орхидеи и поражающие своей окраской лишайники, а когда случайный луч солнца падал на золотую алламанду, пунцовые звезды жаксонии или густо-синие грозди ипомеи, казалось, что так бывает только в сказке. Все живое в этих дремучих лесах тянется вверх, к свету, ибо без него - смерть. Каждый побег, даже самый слабенький, пробивается все выше и выше, заплетаясь вокруг своих более сильных и более рослых собратьев. Ползучие растения достигают здесь чудовищных размеров. А те, которым, на взгляд европейца, будто и не положено виться, волей-неволей постигают это искусство, лишь бы вырваться из густого мрака. Я видел, например, как обыкновенная крапива, жасмин и даже пальма яситара оплетали стволы кедров, пробираясь к самым их вершинам. Внизу, под величественными сводами зелени, не было слышно ни шороха, ни писка, но где-то высоко у нас над головой шло непрестанное движение. Там в лучах солнца ютился целый мир змей, обезьян, птиц и ленивцев, которые, вероятно, с изумлением взирали на крохотные человеческие фигуры, пробирающиеся внизу, на самом дне этой наполненной таинственным сумраком бездны..." Знакомая цитата, не правда ли? Так описывает буйную природу одного из затерянных уголков Южной Америки знаменитый английский писатель Артур Конан Дойл. И, видимо, нечто подобное мог написать и сам полковник Перси Фосетт, путешественник, чьи маршруты пролегали именно в таких местах. Впрочем, он и сам писал о своих путешествиях. Записки его, не похожие на роман, лишенные той живописности, которая свойственна Конан Дойлю, автору "Затерянного мира", могут быть поставлены рядом со знаменитым романом о профессоре Челленджере и его друзьях. Фосетт написал о подлинных "затерянных мирах" прежде, чем навсегда исчез в одном из них. Фосетт - мечтатель. Так называли его очень часто. Мечтатель? Да, наверное, так можно назвать человека, который мечтал найти в глубине амазонских лесов следы древнейшей цивилизации нашей планеты. А еще его надо назвать солдатом, спортсменом, топографом, человеком бесконечно любознательным, неутомимым собирателем легенд, искателем сведений, разбросанных по разным архивам... И - прежде всего - путешественником, стараниями которого во многом была уточнена карта некоторых внутренних областей Южной Америки. Но давайте расскажем главу о полковнике Перси Фосетте по порядку. Цейлон (ныне - Шри-Ланка) - вот место первых путешествий молодого англичанина. Он приехал сюда в 1886 году, окончив до этого военное артиллерийское училище. Почти двадцать лет, которые Фосетт провел на Цейлоне, получив назначение в город Тринкомали, были тем временем, когда определялись его устремления, его цели, склонности. Он становился здесь спортсменом, увлекшись парусным спортом до такой степени, что даже сам сконструировал две гоночные яхты и получил патент на открытый им новый принцип сооружения судов, известный под названием "ихтоидная кривая". Так он стал еще и изобретателем. |
