— Значит, я не ошибался? — снова спросил тот.

— Дайте мне ключ, — сказал отец Делар, осеняя себя крестным знамением, — мы мужчины, честные люди, христиане и не должны ничего бояться; войдем!

Он отпер дверь; при этом, как ни веровал в Господа служитель Божий, рука его дрожала, когда он вставлял ключ в замок. Дверь открылась, и все трое остановились на пороге.

Комната была пуста.

Медленно вошли они в огромный кабинет, уставленный книгами и увешанный картинами. Все вещи были на своих местах, кроме портрета маркиза; этот портрет, переломив державший его гвоздь, сорвался со стены и лежал на полу; холст на месте головы был разорван.

Аббат показал управляющему на портрет и перевел дух.

— Вот причина вашего страха, — сказал он.

— Да, что касается шума, — ответил управляющий, — но эти жалобы, которые мы слышали? Разве их издавал портрет?

— Действительно, — сказал монах, — мы слышали стоны.

— А что на этом столе? — внезапно воскликнул Бонбонн.

— Что? Что такое на этом столе? — спросил аббат.

— Только что погашенная свеча, — сказал Бонбонн, — это свеча — она еще дымится! И пощупайте эту палочку сургуча — она даже не остыла.

— Правда, — сказали оба свидетеля происшествия, похожего на чудо.

— И вот печатка, — продолжал управляющий, — господин маркиз носил ее на часовой цепочке, а вот запечатанный конверт, адресованный нотариусу.

Аббат, ни жив ни мертв, упал на стул: у него не было сил бежать.

Монах остался стоять, не обнаруживая страха, с видом человека, равнодушного к делам этого мира; он пытался проникнуть в загадку, причины которой не знал и действие которой видел, не понимая, однако, ее цели.

Тем временем управляющий — ему придала храбрости его преданность — переворачивал одну за другой страницы завещания, которое он изучал накануне со своим хозяином.

Когда он дошел до последней страницы, лоб его покрылся холодным потом.

— Завещание подписано, — прошептал он.

Аббат подскочил на стуле, монах склонился над столом; управляющий смотрел то на того, то на другого.

Трое мужчин на мгновение замолчали, и безмолвие это было страшным; даже самый смелый из них чувствовал, что у него волосы встают дыбом.

Наконец взгляды всех троих вновь обратились к завещанию.

К нему была добавлена приписка; чернила, которыми она была сделана, еще не успели высохнуть.

Она гласила:

«Моя воля, чтобы тело мое было погребено в церкви кармелитов на площади Мобер, подле моих предков.

Совершено в замке Гробуа, 27 марта 1774 года, в семь часов вечера.

Обе подписи и приписка были сделаны менее твердою рукой, чем текст завещания, но вполне разборчиво.

— Прочтем «De profundis», господа, — сказал управляющий, — ибо несомненно, что господин маркиз умер.

Все трое благоговейно опустились на колени и вместе прочли заупокойную молитву; затем, после нескольких минут торжественной сосредоточенности, поднялись.

— Мой бедный хозяин! — сказал Бонбонн. — Он обещал мне вернуться сюда, чтобы подписать это завещание, и сдержал свое слово. Да смилуется Господь над его душою!

Управляющий вложил завещание в конверт и, снова взяв свой светильник, знаком показал спутникам, что можно уходить.

Вслух он добавил:

— Здесь нам больше нечего делать; вернемся к вдове и сиротам.

— Но вы не отдадите этот конверт маркизе? — сказал аббат. — О Боже мой, не вздумайте сделать что-нибудь подобное, заклинаю вас Небом!

— Будьте спокойны, — сказал управляющий, — этот конверт из моих рук перейдет только в руки нотариуса; мой хозяин избрал меня душеприказчиком, поскольку он позволил мне увидеть то, что я видел, и услышать то, что я слышал.