– Ладно. Вот мой вариант этой истории, – сказала она. – Я журналистка, работаю на телевидении…

Внезапно меня осенило: чем больше я смотрел на нее, такую непринужденную и уверенную в себе, с такими насмешливыми глазами, тем очевиднее становилось, что это наверняка женщина… которую влекут женщины. Проще говоря, она выглядела и вела себя как лесбиянка. Или же в соответствии с теми представлениями о лесбиянках, которые были придуманы идиотами вроде меня? Хоть я и прожил десять лет в Нью‑Йорке, хоть и писал исключительно о сексе, но мне всегда было не по себе в присутствии гомосексуалистов. Особенно если это угадывалось во взгляде великолепной женщины. Почему, черт побери, я не могу относиться к этому как взрослый человек? Как житель Нью‑Йорка? Ничему не надо удивляться…

– На каком канале? – прервал я ее, стараясь скрыть свою догадку.

– «Канал Плюс».

– Вы работаете в программах новостей?

– Нет, я занимаюсь скорее журналистскими расследованиями, делаю документальные фильмы. Я работаю для передачи, которая называется «Девяносто минут»…

– Очень оригинально, – съязвил я. – Это как «Шестьдесят минут» на Си‑би‑эс, только немного длиннее, да?

– Если вам угодно… Американская программа «Шестьдесят минут» действительно была для нас одним из образцов. Мы подражали определенному стилю американской журналистики.

Ангажированная журналистка. Вот, значит, в чем дело. Я начинал лучше понимать эту девицу.

– Лично я нахожу, что американская журналистика, если не считать стиля гонзо, который меня забавляет, и исключений вроде Майкла Мура с его командой, все больше и больше вырождается…

– Со времен Рейгана это во многом верно, – согласилась она. – Но все же мы назвали свою программу в честь той, за ее прошлые заслуги.

– Понятно.

– Такого рода передачи здесь не хватало…

– У вас своя специализация в команде?

– С самого начала я стала заниматься Средним и Ближним Востоком, и я все больше и больше интересуюсь религией, различными конфессиями. По правде говоря, узнавать меня стали после репортажа о заложниках в Ливане… Вы припоминаете?

Припоминать. С момента возвращения мне только это и приходилось делать. Я припоминал отца. Мать. Страну. Как старый фильм, из которого с трудом припоминаешь лишь фамилию режиссера.

– Да, да, я помню, что каждый вечер в восемь часов мы только и слышали: Жан‑Поля Кауфмана удерживают сто пятьдесят дней, Марселя Фонтена … и прочее в том же духе… Вы тогда, наверно, были совсем молодой!

Она улыбнулась.

– Это было в восемьдесят восьмом, мне было девятнадцать лет. Получив степень бакалавра и отучившись два года на историческом факультете, я забрала свой диплом и решила поиграть в деву‑воительницу. Опыта у меня совсем не было, но желание огромное, и я даже познала свой звездный час, когда мне удалось обставить коллег. С тех пор я провела немало расследований в Иране, Ираке, Израиле, Иордании. После нескольких поездок в Иерусалим я заинтересовалась историей религий. Сняла два документальных фильма о Ватикане…

Короче говоря, чтобы вернуться к нашей теме, примерно год назад ваш отец связался со мной, чтобы рассказать о будто бы сделанном им необыкновенном открытии…

Она вынула из брючного кармана пачку сигарет, затем вновь заговорила, осторожно снимая целлофановую обертку.

– В течение года мы с ним встречались несколько раз.