Дрожь в пальцах унялась, и замки легко застегнулись. Кэролайн взяла чемодан и спустилась вниз, заперев дверь своей крошечной квартирки неподалеку от парка Кекнхоф, где так чудесно гулять вечерами, любуясь самыми причудливыми тюльпанами, какие только смогли вырастить цветоводы.

Как жаль, что папа так и не нашел время приехать ко мне сюда, подумала Кэролайн. Я так хотела, чтобы он увидел, в какой сказочной стране я живу! Теперь моя сказка закончилась.

Кэролайн бросила ключи в сумочку, предчувствуя, что еще не скоро вернется сюда, чтобы зажить своей обычной жизнью.

Гиацинты в этом году были удивительно красивы и чудесно пахли. Изумрудная, никогда не знавшая ножниц садовника трава приятно холодила ступни, будто идешь по гладкому шелку. В одной ночной рубашонке малышка Кэри брела по саду, разбитому за небольшим, сложенным из старого, замшелого камня домом.

Ей не доставляли удовольствия ни прикосновения травы, ни запахи цветов, ни легкий ветерок.

Малышка в задумчивости покусывала нижнюю губу – дурная привычка, от которой мама никак не могла ее отучить. Кэри было немного стыдно, что она опять нарушает запрет мамы, но по-другому сосредоточиться никак не получалось: кто-то грызет карандаш, кто-то ногти – губа казалась ей довольно безобидным вариантом. К тому же сейчас ее никто не видел: все в доме, тетушки с мужьями и дядья с женами, друзья и приятели, закрылись в кабинете вместе с отцом, а ее отправили погулять. Кэри понимала – происходит что-то важное, что навсегда изменит жизнь в их доме. Но вот что? И почему мамочка никак не вернется из больницы, куда на прошлой неделе отвез ее папа. Уж она-то точно разобралась бы, что нужно делать! В этом Кэри была уверена.

Солнце опускалось все ниже, на траве выпала роса. Подол рубашки Кэри весь вымок, ножки замерзли. Она была голодна, но не хотела возвращаться в дом и просить, чтобы ее накормили. Кэри не нравились странные взгляды и тихий шепоток, который сопровождал ее каждый день, как только все эти люди вдруг появились в их доме.

Почему папа не попросит их уйти? – недоумевала девочка. Когда-то она любила бесчисленных дядей и тетей – братьев и сестер, кузенов и кузин родителей – но сейчас ей хотелось, чтобы ее оставили наедине с отцом и дали им спокойно поговорить, как взрослым.

Кэри была серьезно обижена и на отца. Почему он не сказал, что дочь может остаться в кабинете? Она бы никому не мешала! Ведь папа знает, что она может сидеть тихо как мышка, что ее вообще не замечают, если не знают, что она в комнате. Откуда такое недоверие? Или просто папа сейчас слишком занят, что забыл даже о ней? Вот мамочка никогда о Кэри не забывала! Почему же она не возвращается?

А может быть, именно из-за этого в доме собралось столько народу? Неужели они решают, сможет ли вернуться мама или нет?

Кэри остановилась, сраженная этой догадкой. Она выпустила распухшую от постоянного жевания губу и села на холодный камень, хотя папа строго-настрого запретил ей это делать.

Может быть, папа не позвал ее еще и потому, что ему самому запретили что-нибудь говорить? И теперь судьбу их семьи решают другие люди.

В огромных голубых глазах появились слезы, искусанные губы задергались, и уже через секунду Кэри горько плакала, уткнувшись лицом в колени. Рубашка там очень быстро стала такой же мокрой, как и на подоле.

Отец нашел ее зареванной и дрожащей от холода, когда солнце уже почти зашло. Он осторожно присел на траву рядом с дочерью и погладил ее по голове.

– Они разрешили тебе поговорить со мной? – спросила Кэри.

– Да, я пришел, чтобы поговорить с тобой. – Дэйв пропустил мимо ушей слово «они».

Он был слишком погружен в свои мысли и переживания, чтобы заметить такую мелочь. Сейчас ему нужно было объяснить шестилетней дочери, почему он разрешил врачам отключить системы жизнеобеспечения ее матери.