Илья Ильф, Евгений Петров. Здесь нагружают корабль
Когда восходит луна, Стенли. «Как я нашел Ливингстона» Ежедневно собиралось летучее совещание, и ежедневно Самецкий прибегал на него позже всех. Когда он, застенчиво усмехаясь, пробирался к свободному стулу, собравшиеся обычно обсуждали уже третий пункт повестки. Но никто не бросал на опоздавшего негодующих взглядов, никто не сердился на Самецкого. — Он у нас крепкий, — говорили начальники отделов, их заместители и верные секретари. — Крепкий общественник. С летучего совещания Самецкий уходил раньше всех. К дверям он шел на цыпочках. Краги его сияли. На лице выражалась тревога. Его никто не останавливал. Лишь верные секретари шептали своим начальникам: — Самецкий пошел делать стеннуху. Третий день с Ягуар Петровичем в подвале клеят. — Очень, очень крепкий работник, — рассеянно говорили начальники. Между тем Самецкий озабоченно спускался вниз. Здесь он отвоевал комнату, между кухней и месткомом, специально для общественной работы. Для этого пришлось выселить архив, и так как другого свободного помещения не нашли, то архив устроился в коридоре. А работника архива, старика Пчеловзводова, просто уволили, чтоб не путался под ногами. — Ну, как стенновочка? — спрашивал Самецкий, входя в комнату. Ягуар Петрович и две девушки ползали по полу, расклеивая стенгазету, большую, как артиллерийская мишень. — Ничего стеннушка, — сообщал Ягуар Петрович, поднимая бледное отекшее лицо. — Стеннуля что надо, — замечал и Самецкий, полюбовавшись работой. — Теперь мы пойдем, — говорили девушки, — а то нас и так ругают, что мы из-за стенгазеты совсем запустили работу. — Кто это вас ругает? — кипятился Самецкий. — Я рассматриваю это как выпад. Мы их продернем. Мы поднимем вопрос. Через десять минут на третьем этаже слышался голос Самецкого: — Я рассматриваю этот возмутительный факт не как выпад против меня, а как выпад против всей нашей советской общественности и прессы. Что? В служебное время нужно заниматься делом? Ага. Значит, общественная работа, по-вашему, не дело? Товарищи, ну как это можно иначе квалифицировать, как не антиобщественный поступок! Со всех этажей сбегались сотрудники и посетители. Кончалось это тем, что товарищ, совершивший выпад, плачущим голосом заверял всех, что его не поняли, что он вообще не против и что сам всегда готов. Тем не менее справедливый Самецкий в следующем номере стенгазеты помещал карикатуру, где смутьян был изображен в самом гадком виде — с большой головой, собачьим туловищем и надписью, шедшей изо рта: «Гав, гав, гав!» И такая принципиальная непримиримость еще больше укрепляла за Самецким репутацию крепкого работника. Всех, правда, удивляло, что Самецкий уходил домой ровно в четыре. Но он приводил такой довод, с которым нельзя было не согласиться. — Я не железный, товарищи, — говорил он с горькой усмешкой, из которой, впрочем, явствовало, что он все-таки железный, — надо же и Самецкому отдохнуть. Из дома отдыха, где измученный общественник проводил свой отпуск, всегда приходили трогательнейшие открытки: «Как наша стеннушечка? Скучаю без нее мучительно. Повел бы общественную работу здесь, но врачи категорически запретили. Всей душой стремлюсь назад». Но, несмотря на эти благородные порывы души, тело Самецкого регулярно каждый год опаздывало из отпуска на две недели. Зато по возвращении Самецкий с новым жаром вовлекал сотрудников в работу. Теперь не было прохода никому. Самецкий хватал людей чуть ли не за ноги. |
