На привокзальной площади к ним беспардонно начали приставать таксисты и шофера-частники, им хотелось подзаработать, ведь приезжих курортников с богатого Севера, обладающих заветными «длинными» рублями, так легко облапошить. Такое назойливое приставание водителей было неприятно Осинину, и ему было за них стыдно.

— Эй, землячок, поехали, недорого возьму.

— Куда едем, земляк, слушай?

— Вам куда ехать? У меня хорошая машина, — со всех сторон раздавались голоса.

— Сколько будет до «Турчанки»? — поинтересовалась Тоня, и когда водитель заломил несусветную цену, вежливо, но твердо ответила: — Спасибо, нас встречают, мы местные.

Эти слова охладили предприимчивых представителей автосервиса, и Тоня с Виктором благополучно добрались до автобусной остановки.

Тоня жила в маленьком домике из трех комнатушек-клетушек вместе с матерью и забавной и очень милой трехлетней дочкой Мариной.

Слегка обветшалый дом буквально утопал в зелени деревьев и ярких цветов, а на грядках виднелись заманчивые круглые томаты и соблазнительные огурчики.

— Вот мы и приехали, Витек, это моя усадьба, — торжественно улыбаясь, проговорила Тоня. — Живи здесь, как у себя дома, а вот моя мама. Познакомься, — представила она сухонькую, с глубоко посаженными глазами шуструю старушку.

— Евдокия Петровна, — почти пропела приятным голоском старушка. — Из тюрьмы, значит, бедный мальчик?

— Не из тюрьмы, а из «дома отдыха», — рассмеялся Виктор. — Разве не видите? Много веса сбросил. Это очень полезно, а тучность предрасполагает к ишемии.

— Ой, неужели? — растерялась старушка. Его серьезный тон ввел ее в заблуждение. Но, поняв, что он шутит, продолжала щебетать. — Ничего себе дом отдыха, небось с решетками? — ехидно спросила старушка. — Вас там, наверное, голодом морили? Я враз счас что-нибудь приготовлю.

— Не суетись, мамуля, мы перекусили в поезде. Ты лучше постели Виктору, он очень устал с дороги.

Как только старушка осталась наедине с Тоней, она поделилась первым впечатлением, в котором переплелись ирония и страх:

— Чтой-то он на бандюгу малость смахивает?

— Да успокойся, мамочка, он художник, а они все худые. Кстати, он стихи еще пишет красивые.

— Ну, да, да, — закивала головой Евдокия Петровна, — знаю, все они художники. Смотри, доченька, как бы не нахудожничал чего-нибудь.

Когда старушка постелила постель, Тоня плотно прикрыла дверь. И вот, наконец, они остались одни, истосковавшиеся друг по другу, молодые и вольные, как птицы, два существа, страстно и пылко жаждущие любви и нежности, они хотели узнать друг друга еще ближе и лучше, стать единым целым. Оба хорошо понимали это. И когда Тоня и Виктор остановились у кровати, они не в состоянии были что-либо сказать.

От охватившего волнения и в предвкушении сладострастного, мучительного сладкого томления и ощущения упругой, абрикосовой от загара кожи Виктор едва сдержался, чтобы не упасть. Тоня медленно и нежно поцеловала его сухими жаркими губами. И когда он взахлеб жадно и сдержан но-страстно ответил на ее поцелуй, Тоня вскрикнула и как подкошенная упала почти без чувств на постель, раскинув руки. Сейчас он желал лишь одного — быстрее овладеть этой женщиной с абрикосовым знойным запахом тела и упругими, бешено возбуждающими его грудями.

Тоня в забвении стонала, но это не было похоже на обычный стон, он воспринимал его, как сладостную песнь, как музыку, которая наполняла его жгучей страстью, за что он был безмерно благодарен ей.

Когда он сидел в карцерах на тюремном режиме в «крытке», то предавался воспоминаниям о своей жизни в качестве человека-камильфо, чтобы как-то скрасить свое времяпровождение.